Ты забыла свое крыло

Дали условно.

— Я хотела как лучше, Веча! — оправдывалась она. Кстати, специалист по ядерным энергетическим установкам!..

Так что хорошо, что она не работает по специальности... Такими мыслями я пытался взбадривать себя за неимением других аргументов.

И Фома приуныл — хотя и раньше не блистал оптимизмом... Как-то странно развивались события. Не так, как мы мечтали сперва. Увлекались порнографией, альпинизмом... и вдруг — тупик! Все застыло как-то.

— Надо власть брать! — вдруг изрек Фома... не исключено, что Убигюль насоветовала. — Своих подтянешь?! — спросил он.

Скорее всего, имел он в виду моих дружков, неформальных поэтов, которые, как и я, грелись по кочегаркам. Писали стихи:

Утром встал — и к буфету, не глядя!

Удивились и тетя, и дядя:
Что быть может страшней для нахимовца —
Утром встать и на водку накинуться!

Вот бы видел его командир!

Он зигзагами в лес уходил.
Он искал недомолвок, потерь.
Он устал от кратчайших путей!

Он кружил, он стоял у реки —

И на клеши, с обоих боков,
Синеватые лезли жуки,
И враги синеватых жуков.

Это, кстати, я написал. Одно время этот стих чем-то вроде гимна у нас был. В трудную минуту жизни говорили мы: «Что быть может страшней для нахимовца!..»

— А что? Мы — сила! — произнес я. — Куда идти?

Оказалось — в Городское собрание! Законодательный орган! Очередной безумный его план. Но, как говорил мой отец: «Глаза боятся, а руки — делают».

Встретили, когда регистрировались, многих своих... Валентин! Бобон! Этот одобрил:

— Наши ребята тут нужны! Особенно олигархи! — Фоме отдельно руку пожал.

И в зале заседаний с белыми креслами все повстречались. Вон Глотов сидит. Валентин высокомерно раскланивается. Будто не я его вытащил сюда! Сколько знакомых тут... даже противно.

— За свободу будем бороться! — Фома изрек.

Бобон заместителем председателя стал. Валентин Комитетом гласности рулил. Мы — Комиссией по нравственности при нем. Самой неприбыльной. Но это как поглядеть! Помимо помпезных залов и коридоров, в Мариинском дворце еще много лесенок и комнаток есть, и одна такая досталась нам. «Уголок нравственности», как мы называли его. Если бы вы попали туда — ужаснулись. Вся наша комнатка — без окон, что, наверное, и хорошо, — была забита порнухой: наиболее быстро после отмены цензуры воплотилась как раз она! И мы с Фомой должны были отделять порнографию от здорового секса. Глаза сделались, как у раков, — опухшие, красные. Скрипел один из первых в нашей стране видеомагнитофонов, изготовленный на предприятии, специализирующемся на танках. Битва за нравственность началась! Но как-то очень быстро закончилась. Оборонять оказалось почти нечего. Все позиции уже были сданы до нас. Когда мы на заседании комиссии робко пробормотали, что, возможно, следует одобрить лишь сексуальные отношения меж людьми, а остальное все — запретить, против нас поднялся сам Валентин, как белый лебедь, и изрек:

— А как же Леда и Лебедь? Тоже прикажете запретить?!

Мы сникли. По сути, запрещать нам осталось немногое. Народ раскрепостился, продрал глаза — и что же увидал? Оказалось, уже разрешено — причем законодательно! — все!.. Кроме микронекросектопедогомофобии. То есть кроме половых отношений — выстроенных на ненависти — среди несовершеннолетних насекомых одного пола. Причем мертвых! Вот уже куда нас отнесло, веяние прогресса! Где-то примерно уже на этих рубежах шла битва за нравственность. Да, небогато!

С другой стороны, сам Бобон намекнул, что это, в сущности, его вотчина, «так шо, ребята, не лютуйте!». Да где ж лютовать? Опьяненные свободой (а таких тогда оказалось большинство) растоптали бы нас, если бы мы хоть что-нибудь запретили.

И вот — телеграмма. Именно к нам, как к самым передовым — нигде в мире, как выяснилось, сексуальная раскрепощенность не продвинулась так быстро, — едет делегация! Точнее, целый конгресс, не нашедший пристанища больше нигде в Старом Свете. Да и в Новом, что интересно, тоже. Самые видные микронекросектопедогомофобы мира!

В городе — бум! Власти волнуются. С одной стороны, лестно оказаться хотя бы в чем-то в числе передовых. С другой — что эти гомофобы натворят в городе, который недавно еще был городом трех революций?

— В Елово их! — предложил я. — В Елово, к нам! Мыться, если что, будут у меня в кочегарке! А жить — в «Торфянике».

— А если что — в озере утопим! — предложил Жос.