Ты знаешь, что хочешь этого

– Это было потрясающе, – выдыхала она потом, прижимаясь к нему, но он не верил ей, не мог поверить.

Иногда он гадал, не нравится ли ему больше не сам процесс, а то, что бывает после, потому что в эти краткие минуты он был с ней другим. Ему настолько нестерпимо нужно было унять чувство вины за то, что он только что сделал, что он становился уязвимым, открытым и словно лишенным кожи. Он целовал ее, приносил ей попить, а потом ложился рядом и прятал лицо в ее волосы. В эти минуты он мог смотреть в лицо Рейчел и видеть ее не уродливой или хорошенькой, не хорошей или плохой, не любимой или ненавистной, но просто видеть человека, лежащего рядом, освобожденного от всех оценок, которые он постоянно на нее навешивал, от его назойливого критического анализа всего, что она делала. Что, если Рейчел все же могла ему понравиться? Если бы она ему понравилась, он бы не был плохим из-за того, что встречается с ней. Ему нечего было бы искупать. Они могли бы быть счастливы. Он был бы свободен. От этой мысли становилось фантастически легко, будто отяжелевшую от яда губку где-то внутри наконец-то выжимали насухо.

Это чувство никогда не длилось долго. Когда начинало таять посткоитальное блаженство, перед ним, как призрак, являлась Анна. «Думай обо мне, думай обо мне», – шептала она ему в ухо, и он думал. Его мозг проворачивался в обратную сторону, начиная думать, кипеть и судить. Он чуть было все не погубил, обжимаясь с Рейчел, позволив Рейчел увидеть его таким, без прикрас. Теперь она еще больше уверится в том, что нравится ему; теперь ей будет еще больнее, когда он ее бросит; теперь у него еще больше грехов перед ней; теперь будет еще труднее сбежать.

Он садился, натягивал белье.

– Что случилось?

– Ничего. Мне просто пора.

– Может, просто полежишь со мной еще немножко?

– Задали много.

– Пятница же.

– Я тебе уже говорил, мне много надо сделать.

– Почему ты всегда такой?

– Какой?

– Такой. Дерганый. После всего.

– Я не дерганый.

– Дерганый. Еще какой дерганый.

– У меня текущая контрольная по математике, проект по истории сдавать, а я еще не начинал, и подруге я сказал, что помогу готовиться к экзамену, и еще в понедельник подавать последний черновик эссе для колледжа куратору. Прости, если я кажусь напряженным, но мне не очень помогает то, что ты меня достаешь и обзываешь Дергунчиком, когда я уже тут потерял почти час.

– Просто ляг на минутку. Давай я тебе спину помассирую.

– Рейчел, я не хочу, чтобы ты массировала мне спину. Я хочу доделать работу. Поэтому я и говорил, что не надо нам этим заниматься.

– Да ладно тебе, дергунчик. Мамы еще час не будет дома. Дай я просто…

– Эй, хорош!

– Что, тебе не нравится? Потому что похоже, что нраааавится. О да, еще как.

– Прекрати, я сказал!

– Иди ко мне, детка.

– Черт, Рейчел…

– О Тед!

А над ними, как небесный хор, снова заводили разговоры девушки из трибунала: посмотри на них, на этих уродов, занимаются своим уродством, о боже, как это мерзко, вы видели, он что, правда? по-моему, он только что… да, именно, о нет, ой, меня сейчас стошнит, фу, кошмар, я ничего отвратительнее в жизни не видела, не знаю, кто из них хуже, он или она, да как она могла, как она это выносит, я бы никогда, никогда в жизни ему не позволила что-то такое сделать со мной…

Пока Воображаемая Анна оставалась постоянной спутницей Теда, всегда готовой поделиться в подробностях своим мнением о развитии его отношений и состоянии его души, Настоящая Анна жила себе, ничего не зная, в Тулейне, раз в пару недель получая дружеские имейлы от верного друга Теда – ни в одном из которых, стоит отметить, не упоминалось о существовании Настоящей Рейчел.

То, как Тед представлял себя Анне, выстраивалось тщательно, как музейная экспозиция, и он безуспешно бился с вопросом, как включить в нее Рейчел. Беда была в том, что какая-то абстрактная «второкурсница» очень даже могла сойти за сексуальную соперницу Анны, подняв в ее глазах статус Теда, но сама Рейчел была явным ущербом. Если бы Анна в результате стала задавать ему вопросы, которых он не сумел бы избежать, он опасался, что известия о том, что у него романтические отношения с Рейчел Дервин-Финкель, было бы достаточно, чтобы от него навеки стало исходить зловоние неудачника.

С другой стороны, Рейчел знала об Анне все. Еще как знала. Иногда Тед подозревал, что у Рейчел задатки ясновидящей, чьи таланты ограничиваются крохотным и бесполезным кругом тем. Малейшая гримаса или выражение неловкости на его лице немедленно приводили к «Тед? Тед? Что случилось? О чем ты думаешь, Тед?». А поскольку он обычно думал о том, как его раздражает Рейчел, и/или мечтал об Анне, у него не было выбора, кроме как солгать; он ежедневно лгал Рейчел больше, чем кому-либо в жизни. И все-таки иногда она так его допрашивала, что он корчился и не мог не выдать немножко правды.

Например, он однажды – однажды – упомянул Анну в разговоре с Рейчел, но мог бы просто сделать татуировку «Спроси меня о моих чувствах к Анне Трэвис».