Тыл-фронт

— Что же рассказывать? Вернее, с чего начинать? — переглянулась Валя с подругами. — Хуже и обиднее всего — насмешки и пренебрежение. Все в один голос: «А-а, да что вы от них хотите? Они — девчата». Командиру взвода доложим что-нибудь, о быте, он сейчас же: «Может быть, вам трюмо подать?» Зачем это? Разве мы не знаем или не понимаем, что зависит от войны, а что… Вон на всех одно корыто, и то Новожилов сбил из досок…

Валя рассказывала обо всем, что на душе накипело: А когда дошла до того, что многие бойцы, а иногда и командир взвода Зудилин грубо ругаются при них, Федор Ильич тяжело вздохнул и встал.

— Все ясно! Разберемся. А начните вы со своей землянки, наведите в ней порядок, ведь Мрачно у вас: копоть, пыль, неуютно. Такое жилье кого угодно натолкнет на мрачные размышления. В остальном помогут и командир батареи, и командиры взводов. По правде сказать, шел к вам и боялся. Пожалуй, первый раз за всю службу боялся встречи с бойцами, — признался Бурлов. — Но теперь ничего, кажется, есть контакт?

— Есть! — хором отозвались девушки.

* * *

Когда Зудилин после дежурства появился в землянке взвода, девушки испуганно вскрикнули:

— Товарищ лейтенант, неужели вам было трудно постучать? — спросила Валя Сергеева. — Вы же знаете, что сейчас время отдыха.

Зудилин насмешливо посмотрел на нее:

— По-о-думаешь. Старший политрук сюда заходил?

— Был… Жаловались, — ехидно отозвалась Огурцова.

— Жаловались? На кого? — возмутился Зудилин. — И ему кричали: «Стучать нужно?»

— Он стучал, — доложила Сергеева.

Зудилин потоптался на месте, заглянул в служебный отсек и, не сказав ни слова, вышел. «Паршивка! Корчит из себя пряник. Наболтала, наверно, черт знает чего», — зло подумал он! Встретив дежурного по полубатарее, лейтенант закричал:

— Селин, почему во взводе такой кавардак?

— Какой, товарищ лейтенант? Сам проверил сегодня с утра: приборы, оружие — все в порядке.

— Я не о том! Девки голые сидят… Еще и кричат.

— Стесняются вас.

— Наведите порядок… Старший политрук приходил к ним?

— Он в нашу батарею политруком назначен.

— Вредный?

— Да не знаю. Мне отдал ваши две пустые бутылки, приказал закопать, чтобы никто не видел. Только что около машин закончил лазить. И лейтенант Рощин уже с ним.

— Мыльный авторитет зарабатывает? — засмеялся Зудилин.

Бурлова он застал в командирском блиндаже одного. Не глядя на политрука, молча бросил шинель и шапку на топчан, и зябко потер руки.

— Замерзли? — Бурлов подошел к постели Зудилина, взял его вещи, повесил. Зудилин почувствовал на себе его пристальный взгляд.

— Давно в армии служите? — спросил политрук.

— С тридцать восьмого года.

— А лейтенантское звание когда присвоено?

— Без года неделя: с августа. Учить бойцов умел еще старшим сержантом. Взвод был передовым. А сейчас дали мне такое… — Зудилин махнул рукой.

— Для фронтового времени стаж у вас немалый, к тому же вы комсомолец. И дали вам наших советских людей… Почему во взводе столько жалоб? — уже строже спросил Бурлов.

Зудилин молчал.

— Вы сами сквернословите при девушках и позволяете это делать вашим бойцам? — не дожидаясь ответа, продолжал Бурлов. — Личный состав вашего взвода необычный, и шаблон в работе с ним вреден. Постарайтесь, чтобы на каждых двух девушек было ведро или таз, повесьте им зеркало. Спальню нужно отгородить от общей части блиндажа. Ну, а в отношении ваших крутых словечек… воздерживайтесь, лейтенант.

— Как в пансионе благородных девиц! — недовольно заключил Зудилин.

— Наша армия для них больше пансиона, — возразил Бурлов.

8

Бригадный комиссар Смолянинов возвратился из Хабаровска в воскресенье ранним утром и теперь с нетерпением ожидал командующего. Синева под глазами говорила о бессонной ночи.

Девятилетним мальцом запомнил Смолянинов похороны шестидесяти девяти рабочих, павших на баррикадах Златоуста. Потом, когда стал взрослее, разносил и разбрасывал большевистские листовки. В урагане революции и гражданской войны Смолянинов уверенно занял свое место, и с тех пор одно из главных качеств коммуниста — уменье приносить в любое дело организующую волю партии — руководило им всегда…

Савельев застал его за просмотром сводки Совинформбюро, говорившей о новом наступлении гитлеровцев под Москвой.

— Трудно, Георгий. Даже больше: очень трудно. Пожалуй, еще никогда так не было, — ответил Виктор Захарович на немой вопрос командарма. — Некоторые военные начальники растерялись. Не хотят понять, что есть рубежи тактические, которые можно при целесообразности оставить, а есть политические, которых ни при каких обстоятельствах нельзя оставлять. Для первых достаточно простора и за Москвой, для вторых там его нет…

— Затем в армии и двое, — заметил Савельев, — командующий и член Военного Совета. Они и обязаны определять тактические и политические рубежи.

— Все это правильно, да не всем понятно.

— Что ж, кое-кто поделом поплатился генеральскими папахами, — жестко ответил Савельев.