Тыловики (СИ)

Широким шагом возвращаюсь к нашим, по пути встречаюсь взглядом с рыбоглазым Хильтраудом. Похоже, я ему тоже очень сильно не нравлюсь. Унтер-офицер, презрительно поджав губы, отворачивается. Ну, и хорошо. Мы с ним оба — солдаты Великого Рейха, делающие одно дело, и личной неприязни здесь не место. Если меня не подводит память, именно так написано в уставе вермахта. Правильно кстати написано. Не в смысле Великого Рейха конечно, а насчёт личной неприязни.

За воротами уткнув взгляды в землю, понуро стоят "пленные". Торопов набирает фляги, а Курт помогает ему их вешать на сухарную сумку Шипилина. Возле ведра сиротливо валяется последняя пустая фляжка. Судя по довольным лицам моих "немцев" парни напились от души. Смотрю на честное, открытое лицо Курта. А что если так, без всяких сложностей, по-простому. Подхожу к Курту, по-командирски оглядываюсь вокруг себя:

— Курт, дружище, а сколько вообще, наших в деревне? Что-то кроме твоего отделения я никого не вижу.

— Герр унтер-офицер, а больше никого и нет. Только мы и герр Винклер с сопровождающим, а остальные только завтра приедут, — немец улыбается, лицо крайне довольное. — А здесь хорошо, правда?

— Да, мне тоже понравилось. Люди крайне доброжелательны, — закуриваю сигарету, протягиваю портсигар Курту. — Угощайся, камрад, благодарю за гостеприимство. Сейчас докурю, и пойдём дальше.

— Спасибо, герр унтер-офицер, но я бросил.

Улыбаюсь. Парнишка явно врет, он и не начинал.

— Молодец! — совершенно искренне отвечаю я. — А где остальные ваши? По бабам пошли?

Курт опускает глаза вниз, трогательно краснеет.

— Ну, что вы, герр унтер-офицер. У нас очень строгий командир, он у нас ничего такого не допускает. А остальные… Рихард на посту, а герр ефрейтор Зеслер отдыхает в доме. Ему герр обер-фельдфебель разрешил. Кстати казаки очень смешно называют свои дома. А знаете как? Ни за что не догадаетесь — курени!

Через три затяжки я брошу окурок на землю и растопчу его сапогом. Построю своих людей, и мы медленно побредем к нашим. Принесём каждому по двести граммов воды. Брадтмаер с Винклером, допьют вино, и отправятся отдыхать. Рыбоглазый унтер, пойдет поближе знакомиться с местным женским населением, а в летней кухне жена Степана будет готовить ужин на десятерых. Десятерых… Четверо на веранде, двое около грузовика, Курт рядом со мной. Молодой немчик с карабином бдит на посту. Один после трудов праведных спит в доме, а еще один где-то сидит на другом конце станицы. Десятерых… Осталось две затяжки. Ну, хорошо. Четверых на веранде я положу сразу. Причем фельджандарма необходимо валить первым. А дальше что? У немцев, копошащихся в моторе тягача, я оружия не видел. Но это не означает, что его у них нет. Так. У Курта затылок не железный, а вот приклад винтовки Торопова, наоборот, очень удачно окантован железом. Торопов заберет винтовку Курта. Двое наших с боевым оружием и восемь красноармейцев. Против двух ремонтников. У немцев шансов нет. Остаётся одна затяжка. Мне придется идти в дом и там искать дрыхнущего немца. Ничего, найду. А после, как-нибудь разберемся и с часовыми.

Поднимаю руку вверх, громко кричу, чтобы меня, наверняка, услышали на веранде:

— Приготовится к движению!

Красноармейцы жадно смотрят на ведро с водой. Естественно им никто пить не разрешил. Торопов с Шипилиным занимают свои места в колонне. Кидают на меня вопросительные взгляды: уходим? С силой зажмуриваю веки. Нет. Не уйдём. Бросаю окурок прямо в ведро, Курт непроизвольно морщится. Надо же, какой культурный немецкий юноша. Жаль, что он сейчас не в аудитории Берлинского музыкального университета, а в безымянной станице, посреди донской степи.

Отхожу в сторону, подзываю к себе Торопова, шепчу ему на ухо, при этом показываю всё время рукой на красноармейцев. Пусть Курт видит, что я отдаю какие-то приказания своему солдату по поводу пленных. У Анатолия расширяются глаза, он бледнеет. Снова шепчу:

— Если ты этого не сделаешь, то через пять минут мы все будем валяться дохлыми возле забора. Начнешь сразу, как я начну стрелять. Всё, я пошёл. Когда Курта вырубишь, нашим расскажи, что делать будем, — и уже громко, не таясь, распоряжаюсь. — А я пойду, доложу, герру Брадтмаеру о нашем отбытии.

Курт дергается, делает шаг ко мне.

— Постой здесь, камрад, я вернусь через две минуты, — с улыбкой смотрю в глаза немца и быстро шагаю к веранде.

Отхожу в сторону, подзываю к себе Торопова, шепчу ему на ухо, при этом показываю всё время рукой на красноармейцев. Пусть Курт видит, что я отдаю какие-то приказания своему солдату по поводу пленных. У Анатолия расширяются глаза, он бледнеет. Снова шепчу:

— Если ты этого не сделаешь, то через пять минут мы все будем валяться дохлыми возле забора. Начнешь сразу, как я начну стрелять. Всё, я пошёл. Когда Курта вырубишь, нашим расскажи, что делать будем, — и уже громко, не таясь, распоряжаюсь. — А я пойду, доложу, герру Брадтмаеру о нашем отбытии.

Курт дергается, делает шаг ко мне.

— Постой здесь, камрад, я вернусь через две минуты, — с улыбкой смотрю в глаза немца и быстро шагаю к веранде.