Тысяча и один день Никиты Сергеевича

— Товарищи! В настоящее время Советский Союз сильнее, чем был когда-либо раньше. Наше могущество несокрушимо!

Это было открытое предупреждение другу Эйзенхауэру. Второе за этот месяц. Статья за подписью «Обозреватель» была опубликована в «Правде» 14 апреля. Поняли ли это предупреждение в Вашингтоне? Знал ли президент о тех серьезных переменах, которые произошли в Советском Союзе в этом апреле? Судя по всему — нет.

Но должен был знать и делать выводы Аллен Даллес. Он знал, просто не мог не знать, и о растущем недовольстве реформами Хрущева, и о ропоте в армии, и о том, что это напрямую связывается с его курсом на разрядку. А если знал, то делал ошибочные выводы, если только не преследовал иные цели…

Чиновная Москва не сразу распознала, какой крутой поворот произошел в политике после заседания Президиума 7 апреля. Хрущев уехал. Указаний никто не давал, и колесо бюрократической машины продолжало размеренно крутиться в том же направлении, что и раньше.

Двадцать пятого апреля, например, Царапкин получил утвержденные на Президиуме дополнительные указания, в которых предписывалось «добиваться согласования еще до совещания в верхах как можно большего числа несогласованных вопросов». Ему разрешалось дать согласие на проведение совещания экспертов по программе исследований обнаружения подземных ядерных взрывов. А главное — он должен был сделать заявление, что соображения, высказанные Эйзенхауэром и Макмилланом 29 марта, могли сыграть положительную роль, если бы три державы согласились объявить мораторий на ядерные взрывы ниже порога мощности с магнитудой 4,75.

Конечно, у искушенного американского советолога уже тогда мог возникнуть вопрос, почему на заявление президента и премьера дает ответ какой-то представитель при ООН. Не порядок. Что-то здесь не так. Но никто не заметил.

Между тем в МИДе да и в Генштабе автоматически продолжали работать над директивами к саммиту. В начале апреля коллегия МИДа создала специальную комиссию для подготовки директив, которую возглавил И. И. Тугаринов. В нес входили наиболее светлые умы МИДа того времени: К. В. Новиков, И. И. Ильичев, П. М. Чернышев, Г. Н. Тункин. Речи поручили готовить лучшим перьям — М. А. Харламову, М. А. Александрову-Агентову, А. А. Ковалеву.

Было подготовлено три-четыре варианта директив. Разумеется, на первом месте стоял германский вопрос и Западный Берлин, затем шло всеобщее и полное разоружение. Третий раздел касался комплекса отношений Восток — Запад.

Особняком выделялся вопрос о прекращении ядерных испытаний. Хрущев прекрасно понимал, что это единственная проблема, по которой можно достичь серьезного и очень нужного соглашения. Ну, может быть, еще по германской проблеме удастся хоть кое в чем уломать Запад. Но гвоздем саммита будет, несомненно, прекращение испытаний. Громыко при всей его внешней серости и апатичности развил бурную деятельность, убеждая Президиум, что в настоящее время сложилась уникальная ситуация, когда запрещение испытаний без лишнего шума сможет разом решить две кардинальные проблемы. Во-первых, попридержать гонку ядерных вооружений. Логика здесь простая — нельзя создавать оружия, не проводя его испытаний. Во-вторых, перекрыть путь к появлению других ядерных держав. Это касается не только Западной Германии, но и Китая. Нашим интересам не отвечает появление даже маленьких ядерных государств, расположенных по периферии Советского Союза.

Однако политические вихри закрутились уже и на Смоленской площади. Кроме Громыко и, может быть, его заместителя Семенова, там плохо понимали, что происходит. Но видели, что по мере приближения к Парижской встрече директивы для советской делегации все ужесточаются и ужесточаются. Например, в первом варианте, подготовленном в начале апреля, разрешалось дать согласие на пять-семь, а в крайнем случае — на десять-двенадцать инспекций в год, но уже в варианте на начало мая лимит снизился до четырех-шести инспекций. А в окончательном документе, утвержденном 12 мая, уже фигурировали только три инспекции.

В общем, ситуация очень напоминала известный феномен с покойником, когда человек умирает, а волосы у него еще несколько дней продолжают расти, хотя все медленней и медленней.

В Вашингтоне выстраивали свои позиции к саммиту, не зная о тех переменах, которые происходят в Москве. Поэтому там больше были озабочены разногласиями с союзниками, которые могли связать американцам руки в Париже.

С 12 по 15 апреля в Вашингтоне проходила встреча министров иностранных дел США, Англии, Франции, Канады и Италии. Они пытались выработать единую позицию и тактическую линию к предстоящей встрече в верхах по трем основным вопросам:

• германская проблема и Берлин;

• разоружение;

• отношения Восток — Запад.