Тысяча и одна ночь. Книга 4

Когда же настала триста двадцать восьмая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Масрур сказал халифу: "О владыка, отруби мне тогда голову - может быть, Это прогонит твою бессонницу и прекратит беспокойство, которое ты испытываешь".

И ар-Рашид засмеялся его словам и сказал: "О Масрур, посмотри, кто у дверей из сотрапезников". И Масрур вышел, и потом вернулся и сказал: "О владыка, у двери Али ибн Мансур альХалии ад-Димашки". - "Ко мне его!" - воскликнул халиф. И Масрур ушёл и привёл ибн Мансура, и, войдя, тот сказал: "Мир тебе, о повелитель правоверных!" И халиф ответил на его приветствие и молвил: "О ибн Мансур, расскажи нам какой-нибудь из твоих рассказов". - "О повелитель правоверных, рассказать тебе то, что я видел воочию, или то, что я слышал?" - спросил ибн Мансур. "Если ты видел что-нибудь диковинное, расскажи нам, ибо рассказ не то, что лицезрение", - отвечал повелитель правоверных. И Али оказал: "О повелитель правоверных, освободи для меня твой слух и твоё сердце". - "О ибн Мансур, я слушаю тебя ухом, смотрю на тебя оком и внимаю тебе сердцем", - ответил халиф.

"О повелитель правоверных, - сказал тогда Али, - знай, что мне на каждый год назначено жалованье от Мухаммеда ибн Сулеймана аль-Хашими, султана Басры, и я отправился к нему по обычаю, и, прибыв к нему, увидел, что он собрался выезжать на охоту и ловлю. И я приветствовал его, и он ответил мне приветствием и сказал: "О ибн Мансур, поедем с нами на охоту". Но я отвечал ему: "О владыка, нет у меня сил ехать верхом. Помести меня в доме гостей и поручи придворным и наместникам заботиться обо мне".

И он сделал так и отправился на охоту, а мне оказали наивысшее уважение и угостили меня наилучшим угощеньем. А я сказал себе: "О диво Аллаха! Я уже давно прихожу из Багдада в Басру, но ничего не знаю в Басре, кроме дороги от дворца к саду и от сада ко дворцу. Как не воспользоваться мне таким случаем и не прогуляться по Басре, если не в этот раз? Я сейчас встану и пойду один по городу". И я надел свои самые роскошные одежды и пошёл гулять по Басре. А тебе известно, о повелитель правоверных, что в ней семьдесят улиц длиной каждая в семьдесят фарзахов иракской мерой, и я заблудился в её переулках и почувствовал жажду. И я шёл, о повелитель правоверных, и вдруг вижу большую дверь с двумя кольцами из жёлтой меди, и на дверь были опущены красные парчовые занавески, а рядом с нею стояли две скамьи, а над нею была решётка для виноградных лоз, которые осеняли эту дверь. И я остановился, разглядывая это, и пока я стоял, я вдруг услышал голос и стоны, исходившим из печального сердца, и голос этот переливался в напеве и произносил такие стихи:

"Недугов и напастей вместилище плоть моя,
Виною тому газель, чей дом и земля вдали.
О ветры зарудские, что подняли грусть во мне,
Аллахом, творцом молю, вы в дом заверните мой.
Газель упрекните вы - укоры смягчат её,
Скажите получше вы, когда она будет вам
Внимать, и о любящих вы речь заведёте с ней.
Добро сотворите мне по вашей вы милости.
Намёк обо мне вы ей подайте в речах своих:
"Что сталось с рабом твоим? Его убиваешь ты
Разлукой, хоть нет вины за ним и послушен он.
Других не любил душой, без толку не говорил,
И клятв не нарушил он и не был жесток с тобой?"
Ответит она улыбкой, скажете мягко вы:
"Не дурно бы близостью тебе поддержать его,
Поистине, он в тебя влюблён, как и следует,
И око его не спит-рыдает и плачет од".
И если она согласна будет - в том наша цель,
А если увидите вы гнев на лице её,
То ей возразите вы, сказав: "Он неведом нам".

И я сказал про себя: "Если исполнивший эту песню красив, то он соединил в себе красоту, красноречие и прекрасный голос".

Потом я подошёл к двери и стал понемногу приподнимать занавеску, и вдруг увидел белую девушку, подобную луне в четырнадцатую ночь, - со сходящимися бровями, томными веками и грудями, как два граната, и уста её были нежны и подобны ромашке, а рот её походил на печать Сулеймана, и ряд зубов играл разумом нанизывающего и рассыпающего, как сказал о нем поэт: