Тысяча и одна ночь. Книга 4

О жемчуг в устах любимых, кем вложен ты,
Кто влагу вин и ромашку вложил в уста?
И кто у зари улыбку взял в долг твою,
И кто замком из коралла замкнул тебя?
Ведь всякий, кто тебя увидит, от радости
Кичится, а кто целует, как быть тому.

А вот слова другого:

О жемчуг в устах любимых,
Будь милостив ты к кораллу,
Над ним не превозносись ты,
Ты не был ли найден сирым?

А в общем, она объяла все виды красоты и стала искушением для женщин и мужчин; не насытится видом её красоты смотрящий, и такова она, как сказал о ней поэт:

Придя, она убивает нас, а уйдёт когда,
Людей в себя влюблёнными всех делает.
Она солнечна, луне подобна, но только ей
Суровость, отдаление не свойственны.
Сады Эдема в её рубашке открыты нам,
И луна на небе над воротом её высится.

И пока я смотрел на девушку через просветы занавески, она вдруг обернулась и увидела, что я стою у двери, и сказала своей невольнице: "Посмотри, кто у двери". И невольница поднялась и подошла ко мне и сказала: "О старец, или у тебя нет стыда, или седина Заодно с постыдным?" - "О госпожа, - ответил я ей, - что до седины, то о ней мы знаем, а что до постыдного, то не думаю, чтобы я пришёл с постыдным". - "А что более постыдно, чем врываться не в свой дом и смотреть на женщину из чужого гарема?" - спросила её госпожа. И я сказал ей: "О госпожа, для меня есть извинение". - "А какое извинение?" - спросила она. "Я чужеземец, мучимый жаждой, и жажда убила меня", - отвечал я. И девушка сказала: "Мы приняли твоё извинение..."

И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.

Триста двадцать девятая ночь

Когда же настала триста двадцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что девушка сказала: "Мы приняли твоё извинение". А затем она позвала какую-то невольницу и сказала ей: "О Лутф, дай ему выпить глоток из золотого кувшина".

И невольница принесла мне кувшин из червонного золота, украшенный жемчугом и драгоценностями, полный воды, смешанной с благоухающим мускусом, и был покрыт кувшин платком из зеленого шелка. И я стал пить, затягиваясь питьём и украдкой поглядывая на девушку, и простоял долго, а потом я возвратил кувшин невольнице и продолжал стоять. "О старец, иди своей дорогой", - оказала девушка. И я отвечал ей: "О госпожа, мои мысли заняты". - "Чем же?" - спросила она. "Думами об изменчивости времени и превратностях случая", - отвечал я. "Ты имеешь на это право, ибо время приносит дивное, - молвила девушка. - Но какое из его чудес ты увидел, что думаешь о нем?" - "Я думаю о хозяине этого дома - он был моим другом при жизни", - отвечал я. "Как его имя?" - спросила она. И я сказал: "Мухаммед ибн Али, ювелир, и у него были большие деньги. Оставил ли он детей?" - "Да, он оставил дочь, которую зовут Будур, и она унаследовала все его деньги", - отвечала девушка. "И это ты его дочь?" - спросил я. И она ответила: "Да", - и засмеялась, а потом она сказала: "О старец, ты затянул речи; иди же своей дорогой". - "Уйти неизбежно, - ответил я, - но только я вижу, что твои прелести изменились. Расскажи мне о своём деле, может быть Аллах пошлёт тебе помощь через мои руки". - "О старец, - сказала девушка, - если ты из людей тайны, мы откроем тебе нашу тайну. Расскажи мне, кто ты, чтобы я знала, можно ли тебе доверять тайны, или нет. Поэт сказал:

Лишь тот может тайну скрыть, кто верста останется
И тайна сокрытою у лучших лишь будет.
Я тайну в груди храню, как в доме с запорами,
К которым потерял ключ, а дом за печатью".

"О госпожа, - ответил я, - если твоя цель узнать, кто я, то знай - я Али ибн Мансур аль-Халии, сотрапезник повелителя правоверных Харуна ар-Рашида".