Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Но когда, о мой повелитель, я вернулся домой — гром и молния! Как только я увидел свою супругу, она быстро встала и опустила вуаль на лицо, как будто, вместо того чтобы быть ее мужем, я был для нее совершенно чужим человеком, и, глядя на меня с гневом и презрением, она воскликнула:

— О пес, сучий сын, так вот как ты выполняешь свои обязательства! Следуй за мной! Мы едем к кади за разводом!

А я, с мозгами, все еще мутными от гашиша, с животом, все еще отягощенным арбузом, и телом, отдохнувшим от того, что после столь долгого воздержания я почувствовал под своим задом мягкое сиденье, попытался дерзко отрицать все три своих прегрешения. Но только я успел отрицательно помогать головой и что-то пролепетать, как моя супруга крикнула мне:

— Прикуси язык, сукин сын! Как ты осмеливаешься отрицать очевидное?! Ты воняешь гашишем, и мой нос чует это. Ты наелся арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!

В этот момент своего повествования Шахерезада заметила приближение утра и скромно умолкла.

А когда наступила

ДЕВЯТЬСОТ СОРОКОВАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Ты осмеливаешься отрицать очевидное?! Ты воняешь гашишем, и мой нос чует это. Ты наелся арбуза, и я вижу его следы на твоей одежде. И, наконец, ты сидел на стуле своим грязным, замызганным задом, ведь я вижу, что на твоем платье, на том месте, где ты сидел, солома оставила следы свои. Итак, я больше никто для тебя, и ты больше никто для меня!

И, сказав так, она закуталась в свою вуаль и потащила меня, несмотря на мой повисший нос, к кади. И когда мы пришли и оказались в его присутствии, она сказала ему:

— О господин мой кади! Раба твоя состоит в законном браке с этим мерзким человеком, который стоит перед тобою. Так вот, перед нашим браком я поставила ему три важнейших условия, которые он принял и соблюдал в течение определенного времени, но сегодня он нарушил их. Так вот, в соответствии с моим правом я намерена прекратить с этого момента быть его женой, и я пришла просить тебя о разводе и требовать свое пособие.

И кади попросил сказать ему, что это были за условия. И она подробно изложила их ему, добавив:

— Так вот, этот сын висельника сидел на стуле, ел арбуз и принимал гашиш, — и доказала перед лицом кади, что говорит правду, так что я, не смея отрицать очевидного, лишь смущенно опустил голову.

Тогда кади, который испытывал добрые чувства ко мне и сочувствовал моему положению, сказал жене моей, прежде чем вынести свой приговор:

— О дочь добрых людей, ты, конечно, в своем праве, но тебе надлежит быть милостивой!

Она же настаивала на своем и не хотела ничего слушать. Тогда кади и его подручные принялись настойчиво умолять ее простить меня на этот раз. И поскольку она оставалась непреклонной, они в конце концов стали просить ее просто приостановить иск о разводе, чтобы у нее было время подумать об этом деле, а в случае необходимости этот иск можно будет возобновить. Тогда жена моя, утомленная этой словесной баталией, в конце концов сказала:

— Ладно, я соглашусь примириться с ним, но при одном условии: господин кади найдет ответ на вопрос, который я ему задам.

И кади сказал:

— Я согласен. Задай свой вопрос, о женщина!

И она сказала:

— Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я?

И кади опустил голову, призадумавшись. И он долго молчал, поглаживая бороду и ничего не отвечая. И в конце концов он повернулся к жене моей и сказал ей:

— Валлахи! Сегодня я, утомленный своим долгим заседанием в суде, не могу найти ответ на этот вопрос. И я прошу тебя прийти сюда завтра утром, и я отвечу тебе, успев просмотреть мои книги по юриспруденции.

На этом он закрыл заседание суда и удалился к себе. И он был так озабочен поставленным вопросом, что даже не прикоснулся к трапезе, которую подала ему дочь его, девочка четырнадцати с половиной лет. И поставленный вопрос постоянно крутился у него в голове, и он повторял про себя вполголоса: «Сначала я кость, потом я нерв, потом я плоть. Кто я? Эй! Валлахи! Кто я? Кто он? Да что же это такое?»

И он перелистал все свои книги по юриспруденции, медицине, и грамматике и научные трактаты и нигде не мог найти ответа на этот вопрос и понять эту загадку или хотя бы приблизиться к ее пониманию. И в конце концов он воскликнул:

— Нет, клянусь Аллахом, я сдаюсь! Никогда ни одна и моих книг не просветит меня в этом вопросе!

И дочь его, наблюдавшая за ним и заметившая его заботу, услышала, как он произнес эти последние слова, и сказала ему:

— О отец мой, ты мне кажешься таким озабоченным и печальным. Что, клянусь Аллахом, с тобой произошло? В чем причина твоих хлопот и забот?

И он ответил:

— О дочь моя, это задача, которую нельзя объяснить, и это дело безнадежное.

Но она сказала:

— Всегда есть ответы, ибо ничто не скрыто от мудрости Всевышнего.

Тогда он решился рассказать ей все и изложить ей задачу, которую задала ему молодая женщина, жена моя.

И она рассмеялась и сказала: