Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— О госпожа моя, гость всегда несколько смущен приемом, который ему оказывают. Подай же мне пример, начни первая! Выбери сама стихи и прочти их!

Она сказала мне:

— Охотно.

И она тотчас прочитала мне целый ряд восхитительных стихов древнейших поэтов: Имру аль-Кайса[8], Зухаира[9], Антары[10], Набиги[11], Амра ибн Кульсума[12], Тарафы[13], Шанфары[14] — и поэтов новейшего времени: Абу Нуваса, аль-Ракаши, Абу Мусаба и других. И я был столь же очарован ее чтением, сколь ослеплен ее красотой. Затем она сказала мне:

— Надеюсь, что теперь смущение твое прошло.

Я сказал:

— Да! Клянусь Аллахом!

И я, в свою очередь, выбрал из стихотворений, которые знал, наиболее нежные, и прочитал их ей с большим чувством.

Когда я закончил, она сказала мне:

— Клянусь Аллахом, я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.

На этом месте своего повествования Шахерезада увидела, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ТРИСТА ВОСЕМЬДЕСЯТ ПЯТАЯ НОЧЬ,

она продолжила:

Раньше я и не подозревала, что среди ткачей могут быть такие утонченные люди.

После этого подано было угощение, и не были забыты ни фрукты, ни цветы; и она сама накладывала мне лучшие куски. Затем, когда скатерть была убрана, были принесены напитки и кубки и она сама подала мне питье и сказала:

— Теперь лучшее время для беседы. Ты знаешь какие-нибудь интересные истории?

Я наклонил голову и тотчас сообщил ей кучу забавных подробностей о жизни царей, об их дворах и привычках, так что она вдруг остановила меня:

— По правде говоря, я совершенно поражена, видя ткача, так хорошо знакомого с обычаями царей!

Я ответил:

— В этом нет ничего удивительного, ибо по соседству со мною живет один прекрасный человек, который принят у халифа и который в часы досуга находит удовольствие в том, чтобы украшать мой ум своими познаниями.

Она сказала мне:

— В таком случае я не менее удивлюсь верности твоей памяти, которая так точно удерживает все эти мельчайшие подробности.

Вот что говорила она. А я, вдыхая ароматы мирры и алоэ, наполнявшие залу своими благовониями, глядя на эту красоту и слушая все, что говорили мне уста ее и глаза ее, чувствовал себя на вершине блаженства и думал в душе своей: «Что сделал бы халиф, если бы был здесь на моем месте? Наверное, он бы не смог владеть собою от волнения и сгорел бы от любви».

Затем отроковица сказала мне:

— Поистине, ты человек весьма выдающийся; твой ум украшен множеством познаний, и манеры твои до чрезвычайности изысканны. Мне остается попросить тебя еще только об одном.

Я ответил:

— Клянусь головой моей и оком моим!

Она сказала:

— Я бы желала, чтобы ты пропел мне какие-нибудь стихи, аккомпанируя себе на лютне.

Конечно, мне, как настоящему музыканту, было неловко петь самому, не выдав себя, и поэтому я ответил:

— Я когда-то учился этому искусству; но так как мне не удалось преуспеть в нем, то я предпочел бросить его совсем. Я бы весьма желал исполнить что-нибудь, но оправдание мое в моем неумении. Что же до тебя, о госпожа моя, то все указывает мне, что голос твой должен быть великолепен. Вот если бы ты согласилась спеть что-нибудь, чтобы ночь эта стала еще восхитительней…

Тогда она велела принести лютню и начала петь. И во всю мою жизнь не слышал я голоса более полного, более выразительного и более совершенного и не наблюдал такого законченного умения владеть им. Она заметила мое восхищение и спросила меня:

— Знаешь ли ты, чьи это стихи и чья музыка?

Я ответил, хотя был вполне осведомлен на этот счет:

— Я совершенно не имею понятия об этом, госпожа моя!

Она воскликнула:

— Возможно ли, в самом деле, чтобы кто-нибудь на свете не знал этой песни? Знай же, эти стихи принадлежат Абу Нувасу, а музыка, которая очаровательна, одному великому музыканту — Ишаху из Мосула.

Я ответил, ничем не выдав себя:

— Клянусь Аллахом, этот Ишах — ничто в сравнении с тобой!

Она воскликнула:

— Вах! Вах! Как глубоко ты заблуждаешься! Есть ли кто-нибудь на свете, кто был бы равен Ишаху? Сейчас видно, что ты никогда не слышал его!

Затем она вновь стала петь, останавливаясь иногда, чтобы убедиться, что я ни в чем не имею недостатка; и мы продолжали веселиться таким образом вплоть до появления зари.

Тогда какая-то старуха, вероятно ее кормилица, пришла сказать ей, что наступило время разойтись; и отроковица, прежде чем уйти, сказала мне:

— Нужно ли мне просить тебя сохранить нашу тайну, о гость мой? Ибо такие тесные собрания подобны залогу, который оставляют у дверей, перед тем как уйти.

Я ответил с поклоном:

— Я не из тех, кого нужно просить о подобных вещах.

И как только я простился с нею, меня усадили в корзину и спустили на улицу.