Тысяча и одна ночь. В 12 томах

Придя домой, я прочитал свою утреннюю молитву и лег в постель, где и проспал до вечера. Проснувшись, я поспешно оделся и отправился во дворец; придворные сказали мне, что халиф куда-то уехал и приказал мне передать, чтобы я дождался его возвращения, так как он устраивал пиршество в эту ночь и мое присутствие было ему необходимо для пения. Я ждал его довольно долго, но так как халиф не возвращался, то я подумал, что было бы безумием отказаться от вечера, подобного предыдущему, и поспешил в переулок, где нашел спущенную корзину. Я уселся в нее и, будучи втащен наверх, предстал перед молодой девушкой.

Увидев меня, она сказала мне, смеясь:

— Клянусь Аллахом, сдается мне, что ты намереваешься поселиться возле нас.

Я поклонился и ответил:

— А кто бы не имел подобного желания! Но ты ведь знаешь, о госпожа моя, что права гостеприимства длятся три дня, я же пользуюсь им лишь второй день. Если бы я явился к тебе после третьего, то ты в праве была бы пролить кровь мою.

Мы провели эту ночь весьма приятно, беседуя, рассказывая друг другу истории, читая стихи и слушая пение, как накануне. Но в ту минуту, когда я должен был сесть в корзину, я подумал о гневе халифа и сказал себе: «Он не примет никаких оправданий, если только я не расскажу ему об этом приключении. Но ни за что не поверит он приключению, если не проверит его сам».

И я обратился к молодой девушке и сказал:

— О госпожа моя, я вижу, что ты любишь пение и хорошие голоса. У меня есть двоюродный брат, который гораздо миловиднее меня лицом, гораздо изысканнее в манерах, и у которого гораздо больше талантов, чем у меня, и который знает лучше, чем кто-либо, песни Ишаха из Мосула. Не позволишь ли ты мне привести его с собою завтра, в третий и последний день твоего очаровательного гостеприимства?

На этом месте своего повествования Шахерезада заметила, что брезжит рассвет, и скромно умолкла.

А когда наступила

ТРИСТА ВОСЕМЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Может быть, ты позволишь мне привести его с собою завтра, в третий и последний день твоего очаровательного гостеприимства?

Она ответила мне:

— Ну вот, ты уже начинаешь быть нескромным. Но если твой двоюродный брат так уж приятен, то ты можешь его привести.

Я поблагодарил ее и спустился тем же путем.

Придя к себе домой, я нашел там телохранителей халифа, которые осыпали меня бранью, схватили меня и повлекли к аль-Мамуну. И я увидел его сидящим на троне, как в худшие дни гнева, с грозно пылающими глазами. И едва только он увидел меня, как закричал:

— А! Собачий сын! Ты посмел ослушаться!

Я сказал ему:

— Нет, клянусь Аллахом, о эмир правоверных! У меня есть оправдание!

Он сказал:

— Какое оправдание?

Я ответил:

— Я могу говорить с тобой о нем не иначе, как только с глазу на глаз.

Он тотчас приказал всем присутствующим удалиться и сказал мне:

— Говори!

Тогда я рассказал ему о своем приключении со всеми подробностями и прибавил:

— И вот отроковица ждет нас обоих в эту ночь, ибо я обещал ей это.

Когда аль-Мамун выслушал слова мои, то просветлел и сказал мне:

— Конечно! Причина превосходная! И ты прекрасно сделал, что подумал обо мне на эту ночь!

И с этой минуты он не знал, что делать, чтобы терпеливо дожидаться наступления ночи. Я же весьма настойчиво просил его, чтобы он постарался не выдать ни себя, ни меня, назвав меня по имени в присутствии отроковицы. И он обещал мне это и, как только наступило время, переоделся купцом и отправился вместе со мной в переулок.

На обычном месте нашли мы две корзины вместо одной и поместились каждый в одной из них. Мы были тотчас же подняты и высажены на террасу, откуда спустились в упомянутую великолепную залу, куда скоро явилась и отроковица, еще более прекрасная в эту ночь, чем была прежде.

При виде ее халиф, как я сразу заметил, безумно влюбился в нее. Но когда она начала петь, то это перешло уже в восторженное исступление, тем более что вино, которым она ласково угощала нас, уже разгорячило наши головы. В веселье и увлечении своем халиф вдруг позабыл о принятом им раньше решении и сказал мне:

— Ну что же, Ишах, чего ждешь ты? Ответь же ей пением на какой-нибудь новый мотив твоего собственного сочинения?

Тогда я, совершенно смущенный, вынужден был ответить:

— Слушаю и повинуюсь приказанию твоему, о эмир правоверных!

Как только услышала отроковица эти слова, то с минуту вглядывалась в нас, а затем поспешила встать, чтобы закрыть лицо свое и затем скрыться, как приличествовало женщине в присутствии эмира правоверных. Тогда аль-Мамун, несколько расстроенный ее уходом и своею забывчивостью, сказал мне:

— Узнай сейчас же, кто хозяин этого дома!

Тогда я велел позвать старуху-кормилицу и стал расспрашивать ее от имени халифа. Она ответила мне:

— Какое несчастье для нас! О, позор над головами нашими! Это дочь визиря халифа, Хасана бен-Сахля!

Аль-Мамун тотчас сказал:

— Позвать ко мне визиря!

Старуха, дрожа, удалилась, и несколько минут спустя визирь Хасан бен-Сахль, до крайности пораженный, явился перед халифом.

Увидев его, аль-Мамун засмеялся и сказал ему:

— У тебя есть дочь?

Он сказал:

— Есть, о эмир правоверных.

Он спросил:

— Как зовут ее?