Тысяча и одна ночь. В 12 томах

— О госпожа моя и венец главы моей, эта способна похитить разум у мудрейших, и восхищение ею внушает мне такие стихи:

Ты грации исполнена, идешь
Походкой плавной, как газель воздушна,
И с каждым шагом чудные глаза
Смертельные вокруг бросают стрелы.
Красы светило! Славой наполняет
Твое явленье небеса и земли,
А твой уход распространяет скорбь
И мрак глубокий по лицу вселенной.

А затем он добавил:

— Такой вижу я ее, о царица времен! Но все же душа моя отказывается признать в ней мою супругу, несмотря на чрезвычайное сходство черт лица и походки.

Тогда старая амазонка по знаку Нур аль-Гуды ввела четвертую сестру, которую звали Чистота Неба. Девушка была одета в платье из желтого шелка с продольными и поперечными разводами.

И, поцеловала ее сестра посадила рядом с остальными. И, увидав ее, Гассан сымпровизировал следующие стихи:

Она встает, как полная луна
В ночи счастливой, — блеск ее волшебных взглядов
Нам озаряет путь! Коль приближаюсь
К ней, чтоб взоров пламенем согреться,
Меня тотчас, как двое часовых,
Отталкивают груди молодые,
Обточены и тверды как гранит.

И он добавил:

— И не описал я ее вполне, так как для этого потребовалось бы сочинить длинную оду. И однако, о госпожа моя, я должен сказать тебе, что и не эта моя супруга, хотя сходство поразительное во многих отношениях.

Тогда Нур аль-Гуда приказала ввести пятую сестру, которую звали Белая Заря и которая подошла, покачивая бедрами; и была она гибка, как молодая ветвь, и легка, как юная косуля. И, поцеловав старшую сестру, она села на назначенное ей место, рядом с остальными, и расправила складки своего платья из зеленого шелка, затканного золотом. И, увидев ее, Гассан сымпровизировал такие стихи:

Не лучше скрыт граната цвет пурпурный
Под зеленью листов, чем ты, о дева,
Под легкою рубашкою своей!
Когда тебя спрошу я: «Как зовется
Одежда эта, что идет так дивно
К твоим ланитам солнечным?» — ты скажешь:
«У ней названья никакого нет, —
Моя рубашка это». Я ж воскликну:
«О чудная рубашка, о причина
Смертельных ран, тебя я назову
Рубашкою — губительницей сердца!»
Но ты сама не большее ли чудо?!
Когда встаешь ты в красоте своей,
Чтоб взоры смертных ослепить, то бедра
Твои твердят: «Останься, не вставай!
Нам тяжело нести всю пышность эту!»
Твоя краса мне говорит: «Дерзай!»,
А целомудрье говорит: «Не надо!»

Когда Гассан закончил, все присутствующие изумились его необыкновенному дарованию; и сама царица, несмотря на свою досаду, не могла не выразить ему своего восхищения. Поэтому старая амазонка, покровительница Гассана, воспользовалась благоприятным оборотом дела и попыталась расположить к Гассану мстительную царевну и сказала ей:

— О госпожа моя, ты видишь, что я не обманула тебя, говоря о дивном даровании этого молодого стихотворца. И разве он не деликатен и не скромен в своих импровизациях? Поэтому прошу тебя забыть о дерзости его предприятия и оставить его при себе в качестве поэта, чтобы пользоваться его талантом во время празднеств и других торжественных случаев.

Нур аль-Гуда же ответила:

— Хорошо, но прежде я желала бы покончить с испытанием. Введи поскорее мою меньшую сестру!

На этом месте своего рассказа Шахерезада заметила, что наступает утро, и скромно умолкла.

А когда наступила

ШЕСТЬСОТ ТРИНАДЦАТАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Хорошо. Но прежде я желала бы покончить с испытанием. Введи поскорее мою меньшую сестру!

И старуха вышла, а минуту спустя вернулась, держа за руку меньшую, ту, которую звали Украшение Мира и которая была не кто иная, как Сияние.

Так вошла ты, о Сияние, облаченная лишь в собственную красоту, пренебрегая украшениями и лживыми покровами! Но как бедственна была судьба твоя! Не знала ты еще всего, что было написано о тебе в книге судеб!