Тысяча и одна ночь. В 12 томах

А когда наступила

ВОСЕМЬСОТ ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ НОЧЬ,

она сказала:

Тотчас же дверь была отперта евнухами, которые нарушили запрещение, узнав султана, великого визиря и молодого человека, супруга их госпожи. И один из них побежал предупредить свою госпожу о прибытии верховного владыки и его двух спутников.

И молодая девушка принарядилась и привела себя в порядок, и вышла из гарема и вступила в приемную залу, чтобы выразить свое почтение султану, супругу сестры ее по отцу, но рожденной другой матерью, и поцеловать его руку. И султан действительно узнал ее и знаком дал понять это своему визирю. Потом он сказал:

— О дочь моего дяди, да убережет меня Аллах от того, чтобы делать тебе упреки в твоем поведении; прошлое принадлежит небесному Владыке, нам же принадлежит только настоящее. Потому-то я желаю в настоящем, чтобы ты примирилась с этим молодым человеком, супругом твоим, так как он, в сущности, молодой человек превосходных качеств, и не питает против тебя никакой злобы, и не хочет ничего другого, как только возвратить себе твое расположение. Впрочем, клянусь тебе заслугами моего покойного дяди-султана, отца твоего, что супруг твой не нарушил супружеской верности. И без того уже он слишком жестоко наказан за свою минутную слабость. Надеюсь, что моя просьба не встретит с твоей стороны отказа.

И молодая девушка отвечала:

— Желания господина нашего султана для нас приказания, и они над нашей головой и перед нашими глазами!

И султан очень обрадовался такому решению и сказал:

— Если так, о дочь моего дяди, я назначаю его первым моим придворным. И отныне он будет есть и пить со мной за одним столом. И я пришлю его к тебе сегодня же вечером, чтобы вы могли без излишних свидетелей осуществить свое примирение. Но позволь мне увести его на некоторое время, потому что нам надо еще всем вместе прослушать истории двух его сотоварищей по заключению. — И он удалился, прибавив: — Отныне, конечно, между вами условлено, что ты ему позволяешь свободно уходить и приходить без всякой повязки на глазах, он же, со своей стороны, обещает, что никогда более ни под каким предлогом не позволит никакой женщине или девушке целовать себя.

— Таково, о благословенный царь, — продолжала Шахерезада, — окончание истории, которую рассказал султану и его визирю первый молодой человек; тот, который читал из книги в маристане. Что же касается второго молодого человека, одного из двух слушавших его чтение, то вот что случилось с ним.

^{И молодая девушка принарядилась и привела себя в порядок, и вышла из гарема и вступила в приемную залу, чтобы выразить свое почтение султану.}

Когда султан, а также визирь его и новый придворный вернулись в маристан, они уселись на земле перед вторым молодым человеком и сказали ему:

— Теперь твой черед!

И второй молодой человек сказал:

РАССКАЗ ВТОРОГО СУМАСШЕДШЕГО

О господин мой султан, и ты, о справедливый визирь, и ты, мой бывший сотоварищ по заточению, знайте, что причина моего заключения в этот маристан еще более удивительна, чем та, о которой вы только что слышали. Ибо мой сотоварищ, который был здесь заперт как сумасшедший, подвергся этому по своей собственной вине и по причине своего легковерия и самоуверенности. Но я если и согрешил, то сделал это в направлении совершенно обратном, как вы сейчас услышите, если только, конечно, вы позволите мне изложить все по порядку.

И султан, и его визирь, и новый придворный отвечали все вместе: — Ну конечно!

И визирь прибавил:

— Впрочем, чем больше ты внесешь порядка в рассказ свой, тем больше мы будем расположены считать тебя несправедливо причисленным к умалишенным.

И молодой человек начал свою историю так:

— Знайте же, о господа и венец на моей голове, что я также купец, сын купца, и что, прежде чем я был ввергнут в этот маристан, я имел лавку на базаре и продавал женам богатых господ браслеты и прочие украшения всех видов и сортов. И в ту пору, к которой относится начало этой истории, мне было не более шестнадцати лет от роду, но и тогда уже я славился по всему базару моей степенностью, честностью, основательной головой и серьезностью в делах. И я никогда не пытался завязать разговор с какой-нибудь из дам-покупательниц и никогда не говорил ни слова более того, сколько в точности было необходимо для заключения сделки. И особенно я придерживался предписаний Корана и не поднимал никогда глаз ни на одну женщину из дочерей мусульман. И купцы ставили меня в пример своим сыновьям, когда приводили их с собой в первый раз на базар. И уже не одна мать пыталась вступать в переговоры с моей матерью относительно какого-нибудь почетного для меня брака. Но моя мать воздерживалась от ответа до лучшего случая и обходила вопросы, ссылаясь на мои юные годы, и на то, что я единственный сын, и на слабое мое телосложение.