Тысяча лун

– А ты думаешь, мы можем повесить мать Джаса Джонски? – произнес он так, будто реакция Уинкла Кинга его страшно удивила, и даже отчасти задела его чувство справедливости, и кто угодно стал бы в этом деле на его сторону. – Бедную больную женщину и мать моего друга? Кто-то должен ответить за убийство. Почему бы не эта девка?

Снова тишина. В тишине я увидела, как по полу камеры бежит мышь, справа налево, словно у нее нет ни одной заботы на свете. Нами мышь совершенно не интересовалась.

– Потому что это несправедливо, – произнес Уинкл Кинг невинным детским тоном. Может быть, он знал, о чем говорит, с таким-то отцом. С отцом, который к тому же ел человечину.

– Уинкл, у тебя плохо получается думать, – сказал Фрэнк Паркман почти шутливо. – Даже не пробуй.

– Я тебе не позволю… просто не дам… Я не согласен на такое. Ты думаешь, я полный негодяй? Ты меня не знаешь, Фрэнк Паркман.

– Я тебя отлично знаю, ты сукин сын и пролаза-конфедерат из сраного городишка.

– Да? А ты кто такой? Никак сам император Нэшвилля?

Уинкл Кинг вскочил на ноги, и табуретка отлетела, грохоча о каменный пол. Табуретка была деревянная, безо всякой обивки, со следами рубанка. Шериф Паркман тоже вскочил и на ходу извернулся, чтобы броситься на Уинкла Кинга. Он уронил свою драгоценную трубку, а потом случайно наступил на нее, раздавив в пыль, что только подогрело его ярость. Я сидела, потрясенная. Я не двинула ни волоском. Мне хотелось закрыть лицо руками, не знаю почему, но я крепко держала их на коленях. Мне доводилось слыхать равно ужасные вещи, но сейчас ужас разворачивался прямо передо мной, в нескольких дюймах от моих колен. Уинкл Кинг ничего не мог с собой поделать, его рука была на рукоятке пистолета, вот он уже вытаскивает пистолет из кобуры – медленно, словно тот очень тяжел. Словно рука не может его удержать.

– Ты что, собрался в шерифа стрелять?! – оскорбленно и удивленно произнес Паркман. – Кишка тонка!

Словно доказывая свою правоту, Фрэнк Паркман так же неловко вытащил пистолет. И поднял его на уровень груди Уинкла Кинга.

– Кишка тонка в шерифа стрелять, – повторил он, и тут раздался страшный грохот, какой бывает, если выстрелить из пистолета в тесной комнате, – от него могут барабанные перепонки лопнуть, и вся комната отзывается чудовищным эхом. Пистолет шерифа нырнул вниз, и шериф силился поднять его снова, пытаясь преодолеть пулю, сидящую где-то у него в теле. Уинкл Кинг убил Паркмана, но тот выстрелил из последних сил, выстрелил, и я почувствовала, как раскаленная пуля влетает в меня.

Я проснулась в просторном тюремном дворе. Я точно знала, где я. Я никогда тут не бывала, но почему-то узнала это место. За спиной у меня возвышалась серая громада тюрьмы. Я была одета как воин лакота. До чего я была рада увидеть на себе эту одежду. Передо мной стояла толпа моих соплеменников. Интересно, что среди них оказалась и моя мать, но я почему-то сочла это вполне возможным. Видимо, я прожила тысячу лун. Это меня удивило. Мать была очень похожа на меня, но не как тень, а как настоящий, живой человек. Чудесно было видеть, как она мне улыбается. Поймал-Коня-Первым, великий вождь, тоже улыбнулся, словно его усилия вернуть меня в племя наконец увенчались успехом. Все может обернуться удивительно хорошо, когда этого меньше всего ожидаешь. Еще здесь было множество солдат и два «гатлинга», и артиллеристы склонялись над ними, как астрономы над телескопами.

Но все люди говорили одновременно, все мои прекрасные лакота. Среди них были и очень старые, и очень молодые. Поймал-Коня-Первым носил на груди украшение – длинный, широкий нагрудник из бисера, который свисал до самой земли и подметал ее, когда вождь двигался.

– Дядя, ты живой? – спросила я у него. – Я думала, тебя убили.

– Меня не убили, – ответил он, – но это еще может случиться. Мы не знаем. Мы ждали, чтобы ты поднялась к нам.

– Поднялась? Откуда?

– Из-под земли. Ты была под землей, путешествовала. Теперь ты здесь.

– Мать моя, – сказала я матери. – Я была так мала, когда пришли солдаты. Я хочу сказать тебе, как восхищаюсь тобой и как я рада, что ты прославилась своей храбростью. Без этого я не могла бы жить.

– Ты могла бы жить и без этого, – ответила мать, – но лучше жить с этим.

Все это мы говорили на языке лакота. У меня кружилась голова от радости, что я говорю на нашем языке. Я думала: я и не ждала увидеть их снова, как чудесно, как чудесно.

– Слушай меня, Оджинджинтка, время пришло, – сказала мать. – Ты должна встать здесь, а когда я назову твое имя – беги к нам и перелезь через стену.

– Но как я перелезу такую высокую стену?

– Мы будем там, я и твоя сестра, и мы поможем тебе.