Тысяча огней

Однажды я непременно встречу в горах либо на берегу моря Шерифа, подрывника Джонни или еще кого-нибудь из техников «Коронады», и мне уже кажется, что я слышу, как они проклинают эту поганую пустыню и жизнь без женщин. Тогда я точно узнаю, что стало с лагерем и его обитателями. Ищут ли они до сих пор нефть в шотте, взрывая слой солоноватой грязи, или же перебрались в Индию, Южную Америку, а может быть, и в другую африканскую пустыню? А пока я хочу рассказать об исконных жителях пустыни, с которыми я познакомился за время жизни в «Коронаде». Я говорю о туарегах. Их сложные перипетии и неожиданная судьба стали мне известны после моего последнего путешествия по Африке в 1963 году.

Сведения, которые я тогда собрал, позволяют ответить на вопрос о том, как же повлияли на жизнь туарегов все новшества и события последних лет.

Конец «синих людей»

В 1963 году, несколько лет спустя после встречи с туарегами в сахарском шотте, я очутился на другом краю той же пустыни — в нигерийском городе Кано.

Кано — это старинный город, рынок на перепутье между Черной Африкой и пустыней. В южной зоне Сахары Кано традиционно считается местом обязательной остановки караванов туарегов, направляющихся с севера на юг. Поэтому я надеялся увидеть в Кано множество «синих людей» и рассчитывал на интересные встречи с ними. Между тем вопреки моим предположениям в первые дни я не увидел на рынке, улицах и площадях ни «синих людей», ни караванов.

Почти каждый вечер мы выходили из гостиницы и отправлялись на званый ужин к итальянцам, которые живут и работают в Кано постоянно, к английским чиновникам или к представителям нигерийских властей. Такие званые вечера и приемы неизбежны в тех странах, где приезд группы кинематографистов является слишком редким и важным событием, чтобы можно было упустить столь благоприятный случай для знакомства с заманчивым миром кино. Каждый раз, подъезжая к вилле или уходя после ужина, мы видели сторожей, высоких людей в светло-синих одеждах, которые открывали нам ворота и закрывали за нами двери. Однажды вечером я остановил машину у самых ворот и направил фары прямо на сторожа виллы. Прежде сторожа лишь на миг и обычно сбоку попадали в лучи фар. Но в этот раз сторож, ослепленный ярким светом, застыл, словно загипнотизированный. Я вылез из машины, подошел поближе: сомнений больше не оставалось — это был туарег. Об этом говорили и горделивая осанка, и суровый взгляд, и одежда, и закрывавший лицо шарф. В предыдущие вечера я видел их лишь в полутьме, а главное, у них не было ни традиционного широкого плаща, ни кожаных молитвенных ожерелий, ни амулетов, ни та-кубы. Они стояли у ворот виллы, точно воины без оружия, наград и знаков различия, воины, у которых осталась одна лишь форма. Поэтому-то я их не узнал.

О своем открытии я рассказал хозяину дома.

— Да, туареги совсем обеднели, — ответил коммендаторе[12] — Они продали свое оружие и плащи и стали ночными сторожами.

Хозяин дома — настоящий командор по званию и своему высокому положению. У него даже соответствующая внушительная комплекция, и его тучное тело с трудом умещается в старом, еще колониальных времен кресле. Он говорит четко, уверенно, короткими фразами, как человек, знающий себе цену. Сорок лет подряд он торгует в Африке кожей и убежден, что заслужил свой громкий титул и то большое влияние, которым пользуется в Кано. Коммендаторе его называют только итальянцы, но и для англичан и нигерийцев он важная фигура. Стоит хозяину дома, восседающему за массивным деревянным столом («Он здесь стоит с 1903 года, и, наверно, старше меня», — с гордостью говорит коммендаторе), пошевелить пальцем, и цена кожи в обширном районе падает или возрастает на несколько пенсов. Это символ власти в Кано. Просидев в этом кабинете сорок лет, коммендаторе знает все об Африке, ее городах, пустыне, о черных и белых. Все приходят к нему узнать последние новости или получить совет, и он, не вставая из-за неизменного деревянного стола, судит и рядит как считает нужным. А это в Кано тоже символ власти. В тот вечер мы сидели у него и в ожидании интересных новостей пили виски. Для начала нам пришлось выслушать гневную тираду против теперешних белых, которые даже на экватор отправляются без тропического шлема.

— Не понимаю, это же безумие считать шлем ненужной роскошью! — воскликнул он, повысив голос, чтобы его могли услышать и на рыночной площади. Затем последовала часовая филиппика по адресу нынешних политиков и международного положения в целом. Лишь поздно вечером речь наконец зашла о туарегах.

— Да, это они открывают ворота. Теперь они уже не хозяева пустыни, а ночные сторожа. Кончилась пора верблюжьих караванов, и они быстро обеднели.