Тысяча огней

В словах главы селения нет никакого самодовольства или бахвальства. Это заставляет меня задуматься над тем фактом, что наше «западное» суждение о полигамии и рабстве у африканцев, возможно, ошибочно в применении к туземному обществу, еще сохраняющему свою первобытность. В первобытно-общинном африканском строе полигамия и рабство были основой семьи и селения и, вероятно, не несли в себе ничего бесчеловечного. Они стали такими, когда изменились политические и социальные условия и африканцы пришли в соприкосновение с нашими обычаями и образом жизни. Только тогда магия и примитивные нравы стали нелепыми, бессмысленными и вредными, вызывающими гневное осуждение.

Глава селения сказал нам, что если мы отложим свой отъезд на день, то увидим на «дворцовой» площади церемонию посвящения в жены.

По столь торжественному случаю весь гарем высыпал наружу и сгрудился вокруг своего владыки и мужа.

У кирди не существует табу для жен гарема. Здесь в отличие от мусульманских стран вождь племени гордится красотой своих жен и выставляет ее напоказ. Поэтому, когда представляется удобный случай для всеобщего веселья, женщины выходят из cape на площадь, становятся в ряд и начинается танец. Совершенно голые, они вскидывают ввысь кривые серпы, которыми срезают в поле просо, этот символ главного богатства кирди.

Затем наступает момент посвящения в жены.

Гулкий удар тамтамов — и женщины мгновенно прекращают танец. Тесно прижавшись друг к другу, они подходят к главе селения, который сидит перед входом в cape.

Новый удар тамтама — и женщины рассыпаются во все стороны, а на песчаной площади остается лишь тюк лохмотьев.

Глава селения встает, подходит, хватает лохмотья и отбрасывает их как можно дальше. На земле сидит дрожащая совсем еще юная девушка, почти девочка, новая жена главы селения.

Снова бешено загрохотали тамтамы, теперь девушка одна исполняет перед всеми женщинами и своим повелителем тот же танец, который только что исполняли остальные жены. Этим она как бы показывает всем, что уже созрела для того, чтобы тоже стать женой главы селения.

Но вот танец окончен; одна из женщин дарит девушке половинку высушенной тыквы, которой она будет размешивать и измерять просо в отведенном ей силосе. С завтрашнего дня ее начнут обучать сложному искусству подсчитывать урожай проса. Мало-помалу она станет образцовой женой; а когда она подарит своему владыке ребенка, которого тут же поручат заботам кормилиц, глава селения подыщет ей нового мужа.

Женщины в обмен на бутылки

Продолжая наше путешествие по центральному району Экваториальной Африки, мы собрали немало сведений о женщинах, которых продали в обмен на соль, лошадей и даже на бутылки.

Здесь уже не имеют никакой силы наши рассуждения об известной «целесообразности» рабства и полигамии при наиболее примитивных формах общественной жизни. В «цивилизованных» районах рабство и полигамия — тяжкое преступление, которому нет никакого оправдания. Увы, представление о женщине как о предмете купли и продажи наравне с домашними животными и зерном распространено не только среди богатых мусульман с их огромными гаремами, но и в городах и селениях.

В некоторых районах Чада женщин продают в обмен на соль, в северном Камеруне — в обмен на лошадей. И что особенно печально, это не случайные эпизоды, а широко налаженная, организованная торговля со своими законами, традициями и ценами.

Сорок блоков патрона (соли озера Чад) — хорошая цена за девушку банана или сара в северном Камеруне; два породистых арабских скакуна — это целый капитал. За них можно купить красивую и крепкую молодую женщину.

Я рассказываю только об этих двух видах «обмена», потому что сам слышал рассказы очевидцев. Но кто знает, какие еще формы принимает продажа «живого товара» в других районах Африки.

Однажды вечером мы ужинали в ресторане города Уагадугу вместе с нашими друзьями африканцами, чиновниками министерства здравоохранения Республики Верхняя Вольта.

— А вы знаете историю женщин-бутылок? — сказал один из них в конце ужина. Его коллеги хоть и молчали, но были явно недовольны самим упоминанием об этом эпизоде. Они, видимо, считали, что такие вещи иностранцам лучше не рассказывать.

— Это случилось в прошлом году, в стране моей, на севере, на рынке в Уахигуйя.

Мы слушали молча, зная, что малейший наш вопрос, любая оплошность могли послужить предлогом для трех других чиновников, чтобы прервать своего не в меру словоохотливого коллегу. Похоже, они только этого и ждали.

— Так вот, в Уахигуйя часто приезжал на мотоцикле молодой, хорошо одетый араб, продавец бутылок.

— Пива? — спросил Нашимбен, а мы свирепо на него поглядели.

— Нет, пустых. Он продавал на рынке пустые бутылки.

— Пустые? — не унимался Нашимбен. Только тут я увидел, что он забыл где-то очки и потому не заметил наших настойчивых знаков. У меня не оставалось иного выхода, кроме как толкнуть его под столом.