Тысяча осеней Якоба де Зута

Спускаясь вниз по списку, Секита разделывается с именами матросов: ехидные шутки Герритсзона и Баерта не освобождают их от участия в перекличке, и все они откликаются. Покончив с иноземцами, Секита переходит к слугам и рабам, которые стоят двумя группами слева и справа от своих господ. Переводчик начинает со слуг: Илатту, Купидо и Филандер, затем всматривается в первое имя раба.

— Су-я-ко.

Не услышав ответа, Якоб оглядывается в поисках отсутствующего малайца.

Секита чеканит слоги: «Су-я-ко», — но ответа нет.

Он бросает злобный взгляд на писца, который задает вопрос полицейскому Косуги. Тот говорит Секите, как полагает Якоб: «Ты взялся за перекличку, значит, отсутствующие — это твоя забота». Секита обращается к Маринусу:

— Где… Су-я-ко?

Доктор басит что‑то в ответ. Когда фраза заканчивается и Секита начинает сердиться, Маринус поворачивается к слугам и рабам: «Не смогли бы вы найти Сиако и сказать ему, что он опоздал на перекличку?»

Семь человек разбегаются по Длинной улице, строя догадки о местонахождении Сиако.

— Я найду, где прячется этот пес, — говорит Маринусу Петер Фишер, — быстрее этой коричневой швали. Со мной, господин Герритсзон. Эта работенка как раз для вас.

Менее чем через пять минут Петер Фишер появляется с Флаговой аллеи. Рука окровавлена. Двое или трое домашних переводчиков, пришедших следом, начинают говорить одновременно с полицейским Косуги и переводчиком Секитой. Несколько мгновений спустя приходит Илатту и докладывает что‑то Маринусу на цейлонском языке. Фишер объявляет всем голландцам: «Мы нашли этого навозного жука на складе ящиков в переулке Костей, рядом с «Колючкой». Я видел, как он туда заходил».

— Почему, — спрашивает Якоб, — вы не привели его сюда на перекличку?

Фишер улыбается:

— Полагаю, какое‑то время ходить он не сможет.

Оувеханд спрашивает: «Что вы с ним сделали, ради Христа?»

— Меньше, чем этот раб заслуживал. Он пил украденный ром и разговаривал с нами вызывающе, как будто равный, и все на своем малайском. Когда господин Герритсзон решил образумить этого грубияна доской, он пришел в неистовство, завыл, будто кровожадный волк, и попытался разбить нам черепушки ломом.

— Тогда почему никто из нас, — желает знать Якоб, — не услышал его кровожадного воя?

— Потому что, — с укоризной отвечает Фишер, — он закрыл сначала дверь, клерк де Зут!

— Насколько я знаю, Сиако и муравья не обидит, — говорит Иво Ост.

— Может быть, вы слишком близки ему, — Фишер напоминает о происхождении Оста, — чтобы быть объективным.

Ари Грот осторожно забирает нож, который уже зажат в руке Оста. Маринус приказывает Илатту на цейлонском, и ассистент бежит к больнице. Доктор быстро, насколько позволяет хромота, уходит к Флаговой аллее. Якоб следует за ним, игнорируя протесты Секиты, оставив позади себя полицейского Косуги и его сторожей.

Вечерний свет выкрасил белоснежные складские здания на Длинной улице в бронзовый цвет. Якоб догоняет Маринуса. На Перекрестке они сворачивают в переулок Костей, минуют «Колючку» и попадают в душный, темный, заваленный ящиками сарай.

— О-о, похоже, совсем вы и не торопились, так? — говорит Герритсзон, сидя на мешке.

— Где?.. — Якоб видит свой ответ.

Мешок — это Сиако. Его симпатичное лицо — на полу, в луже крови, губа разбита, один глаз полностью заплыл, и он не подает признаков жизни. Вокруг деревянные щепки, осколки бутылки и разбитый стул. Герритсзон становится коленями на спину Сиако, связывая рабу запястья.

Позади Якоба и доктора помещение склада заполняется прибежавшими людьми.

— Матерь Божья, — восклицает Кон Туоми, — и Оливер херовый Кромвель, ты только глянь!

Японские свидетели по-своему выражают шок от увиденного на своем языке.

— Развяжи его, — Маринус приказывает Герритсзону, — и держись от меня подальше.

— О-о, ты мне не начальник, не — е, клянусь Богом…

— Развяжи его сейчас же, — рычит доктор, — или когда твой камень в мочевом пузыре станет таким большим, что ты будешь ссать кровью и орать, как маленький мальчик, требуя литотомии, у меня, клянусь моим Богом, рука случайно дрогнет, что приведет к трагичным, медленным и болезненным последствиям.

— Это наш долг, — заявляет Герритсзон, — выбить из него все дерьмо.

Он отходит в сторону.

— Ты выбил из него жизнь, — заявляет Иво Ост.

Маринус передает свою трость Якобу и становится на колени рядом с рабом.

— Нам что, смотреть надо было, — спрашивает Фишер, — как он нас убивает?

Маринус развязывает узел. С помощью Якоба переворачивает Сиако на спину.

— Ну, директора В. это не порадует, — хмыкает Ари Грот. — Да кто ж допустит, знач, такое обращение с собственностью Компании?

Вопль боли вырывается из груди Сиако и затихает.

Маринус кладет свой сложенный камзол под голову Сиако, что‑то бормоча избитому малайцу на его языке, и осматривает разбитую голову. Раб резко вздрагивает, и Маринус с перекошенным лицом спрашивает:

— Почему в ране разбитое стекло?

— Как я сказал, — отвечает Фишер, — если вы слушали, он пил украденный ром.

— И сам на себя набросился, — восклицает Маринус, — с бутылкой в руке?