Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Эвери снова постучала.

— Руне, — умоляюще прошептала я, и веки его дрогнули от звука моего голоса. — Пожалуйста…

Он еще крепче сжал пальцы.

— Руне? — повысила голос Эвери. — Я знаю, что ты здесь.

Я шагнула к нему. Он внимательно и настороженно следил за каждым моим движением. Я подняла голову и не стала вырывать руку из его пальцев. На его лице застыло растерянное выражение.

Я привстала на цыпочки, подняла свободную руку, провела подушечками пальцев по его полной верхней губе, очертила «бантик» и грустно улыбнулась, вспомнив их прикосновения к моим губам.

— Мне было до смерти трудно порвать с тобой, Руне. Мне было до смерти трудно жить, не зная, как ты там, на другой стороне Атлантики. — Я запнулась. — Но ничто не ранило меня так, как твой поцелуй с другой девушкой.

Руне вздрогнул, побледнел, и щеки его сделались пепельно-серыми. Я покачала головой.

— У меня нет никакого права ревновать. Во всем виновата только я. Да, во всем. Но я все равно ревную, мне все равно больно. Так больно, что я могла бы, наверно, умереть от этой боли. — Я отняла руку от его губ. Заглянула просительно в его глаза. И добавила: — Поэтому, пожалуйста… пожалуйста… отпусти меня. Я не могу оставаться здесь сейчас. Не могу.

Руне не сдвинулся с места. На его лице ясно отпечатался шок. Воспользовавшись моментом, я вырвала руку из его пальцев и сразу же повернула защелку, открыла дверь, вырвалась в коридор и, не оглядываясь, не задерживаясь ни на секунду, прошла мимо мечущей громы и молнии Эвери и побежала.

Мимо Руби и Джори. Мимо Дикона и Джадсона. Мимо всех, собравшихся в коридоре посмотреть разворачивающуюся на их глазах драму. Мимо пьяных, едва державшихся на ногах ребят. Я бежала, пока не вырвалась из дому и бросилась в объятия прохладного вечера. И снова побежала. Изо всех сил. Подальше от Руне.

— Руне! — Тишину разрезал пронзительный женский голос, за которым последовал мужской: — Ты куда, дружище? Руне!

Что бы там ни происходило, задерживаться я не стала. Поворот вправо… вход в парк… Вход зиял темнотой, и сам парк освещался не очень хорошо, но, с другой стороны, через парк лежал самый короткий путь домой.

А я отдала бы все на свете, чтобы поскорее туда попасть.

Калитка была открыта. Обсаженная высокими темными деревьями, дорожка уводила меня в глубь парка.

Горели легкие. Болели ноги — бежать в балетках по твердому, жесткому асфальту было нелегко. Я повернула влево, к вишневой роще, и вдруг услышала за спиной шаги.

Страх дохнул в шею. Я оглянулась — за мной бежал Руне. Сердце заколотилось быстрее, но не от напряжения — его подстегнуло решительное выражение на лице Руне. Он быстро нагонял меня. Я пробежала еще немного и поняла — бесполезно. В вишневой роще, месте, которое мы оба знали очень хорошо, я перешла на шаг, а потом и остановилась. Секундой позже в рощу вошел Руне, и до меня донеслось его хриплое дыхание.

Я медленно повернулась и посмотрела на Руне. Он стоял, сжав голову обеими руками, и в его голубых глазах застыла мука. Разгоряченные, мы смотрели друг на друга — тяжело дыша, не говоря ни слова, — и даже воздух, казалось, дрожал от напряжения, как перед грозой.

Впившись взглядом в мои губы, Руне сделал два шага вперед и произнес одно только слово:

— Почему?

Вопрос прозвучал коротко и жестко.

В ожидании ответа Руне сжал зубы. Я потупилась и покачала головой. К глазам уже подступили слезы.

— Не надо… пожалуйста, не надо…

Он погладил меня по лицу. На его лице проступило хорошо мне знакомое упрямое выражение.

— Нет! Господи, Поппи. Зачем? Зачем ты это сделала?

Акцент и впрямь стал заметнее, да и сам голос изменился, погрубел, в нем даже появилась хрипотца. В детстве, за те годы, что Руне прожил здесь, его норвежский акцент сгладился, и теперь мне вспомнился тот день, когда мы встретились впервые возле его дома. Нам было тогда по пять лет.

Но теперь, увидев перед собой потемневшее от гнева лицо, я быстро вспомнила, что сейчас это неважно. Нам давно уже не по пять лет, и мы далеко не невинны. Слишком многое случилось с тех пор.

— Поппи, — не отставал он, подступая еще ближе и повышая голос. — Почему, черт возьми? Почему ты это сделала? Почему перестала отвечать? Почему вы все уезжали? Где вы были? Что, в конце концов, случилось?

Руне не мог стоять спокойно на месте и принялся ходить туда-сюда. Под футболкой взбугрились узлы мышц. Промчавшийся через рощу холодный ветер разметал длинные волосы. Он снова остановился передо мной.

— Ты обещала. Обещала, что дождешься меня. И все шло хорошо, пока однажды я позвонил, а ты не ответила. Потом я звонил еще и еще, но ты не отвечала. И даже строчки не написала.

Он подступил почти вплотную, едва не наступив тяжелым ботинком на мою балетку, навис надо мной и безжалостно повторил:

— Отвечай! Отвечай прямо сейчас! — От злости на его лице проступили красные пятна. — Мне нужно знать! У меня есть на это право!

Я даже вздрогнула от прозвеневшей в голосе агрессии. Сжалась от пропитавшего его гнева. Таким я Руне не знала. Передо мной стоял чужак.