Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

Она подняла свободную руку и, приподнявшись на цыпочках, накрыла мои губы подушечками пальцев.

Сердце застучало чуточку быстрее.

— В том, чтобы смеяться, — легким, как перышко, голосом ответила она. — И улыбаться. И, вообще, радоваться и быть счастливым. Разве не в этом смысл жизни?

Меня как будто оглушило. В том-то и дело, что ничего этого мне не хотелось — ни смеяться, ни улыбаться, ни радоваться. При одной мысли о том, что надо быть счастливым, я чувствовал себя виноватым.

— Руне. — Ее пальцы вспорхнули и опустились сбоку на шею. — Я понимаю, что ты, должно быть, чувствуешь. Мне и самой пришлось со всем этим разбираться. Но если бы ты знал, как тяжело видеть самых близких, самых дорогих людей, тех, кого я люблю всем сердцем, унылыми и несчастными.

В глазах у нее блеснули слезы, и мне сделалось еще хуже.

— Поппи… — Я накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Это хуже любой боли. Хуже, чем смотреть в лицо смерти. Видеть, как твоя болезнь высасывает радость из тех, кого любишь больше всего, это самое худшее, что только может быть. — Поппи запнулась, перевела дух и прошептала: — Мое время истекает. Мы все это знаем. И я хочу, чтобы это время было особенным… — Она улыбнулась — широко и открыто. Той улыбкой, что даже такому, как я, помогала увидеть лучик света. — Особеннее не бывает.

И я улыбнулся.

Открыл ей то счастье, что она пробудила во мне. Показал, что эти слова — слова из нашего детства — пробились сквозь тьму.

По крайней мере на мгновение.

— Замри, — сказала вдруг Поппи и тихонько хихикнула.

— Что? — спросил я, не отпуская ее руку.

— Твоя улыбка. — Она разинула рот в притворном изумлении, а потом добавила: — Все еще на месте. А я думала, это миф, какая-то легенда, вроде снежного человека или лох-несского чудовища. Но она здесь! Я видела ее собственными глазами!

Поппи сделала смешное лицо, сжала ладонями щеки и похлопала ресницами.

Я покачал головой и, не удержавшись, рассмеялся уже по-настоящему, а когда успокоился, она все еще мне улыбалась.

— Только ты. — Я поднял воротник парки, и ее улыбка смягчилась. — Только ты можешь меня рассмешить.

Поппи на секунду зажмурилась, а потом посмотрела мне в глаза.

— Постараюсь делать это и дальше, сколько смогу. Хочу, чтобы ты улыбался. — Она привстала на цыпочках, так что ее лицо оказалось почти на одном уровне с моим. — Я не отступлюсь.

За окном чирикнула птичка. Поппи оглянулась.

— Нам пора, а иначе не успеем, — сказала она и отступила, рассеяв очарование момента.

— Ладно, идем. — Я натянул ботинки и последовал за ней, на ходу подхватив и забросив на плечо рюкзак. В последнюю секунду Поппи вдруг метнулась к кровати, а когда вернулась, в руках у нее было сложенное одеяло.

— Утром еще холодно, — объяснила она.

— Одной парки мало? — спросил я.

— Одеяло для тебя. — Поппи ткнула пальцем в мою футболку. — В этом ты в роще точно замерзнешь.

— Ты еще не забыла, что твой парень — норвежец? — сухо спросил я.

— Настоящий викинг, — кивнула она и на мгновение прижалась ко мне. — И, между нами говоря, ты и впрямь хороший напарник.

Я в изумлении покачал головой. Поппи положила руку мне на плечо.

— Но, Руне…

— Что?

— Даже викингам бывает холодно.

Я кивнул в сторону открытого окна.

— Идем или пропустим рассвет.

Поппи с улыбкой выскользнула в окно, и я выбрался следом. Утро выдалось холодное, и ветер дул сильнее, чем накануне вечером.

Опасаясь, что Поппи замерзнет и разболеется еще больше, я поймал ее за руку и притянул к себе. Она удивленно посмотрела на меня, а я надвинул ей на голову капюшон и принялся завязывать тесемки под подбородком. Все это время Поппи смотрела на меня, и под ее пристальным взглядом дело шло не слишком быстро. Затянув наконец бантик, я посмотрел ей в глаза.

— Руне, — сказала она. Несколько секунд прошли в напряженной тишине. В ожидании продолжения я побарабанил пальцами по подбородку. — Твой свет, я вижу его. Он пробивается из-под злобы. Он не погас.

Удивленный ее словами, я сделал шаг назад и посмотрел в небо. Оно уже начало светлеть на востоке.

— Ты идешь? — Я повернулся в сторону парка.

Поппи вздохнула и, не желая отставать, прибавила шагу. Я сунул руки в карманы. Дальше шли молча. По пути к роще Поппи постоянно оглядывалась. Несколько раз я пытался определить, что она высматривает, но ничего особенного, кроме птичек, деревьев и колышущейся под ветром травы, не заметил. Что такое привлекло ее внимание? Впрочем, Поппи всегда танцевала под свою музыку и всегда видела в окружающем мире больше, чем кто-либо еще. Видела пронзающий тьму свет. Видела за плохим хорошее.

Наверно, только этим можно было объяснить, почему она не попросила меня оставить ее в покое. Я стал другим, изменился, и от нее это, конечно, не укрылось. Пусть Поппи и не сказала ничего такого, ее настороженный взгляд в некоторые моменты говорил сам за себя.

Раньше она никогда не смотрела на меня с опаской.

Мы вошли в рощу, и я сразу понял, куда Поппи направляется — к самому большому дереву. Нашему любимому дереву. Подойдя к нему, она развязала рюкзак, достала и расстелила одеяло и села.