Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть

— Ты в порядке?

Он сердито фыркнул, потом кивнул и отбросил волосы. Я посмотрела на его байкерскую куртку и улыбнулась.

Руне тут же вскинул правую бровь.

— Что?

Его глубокий, раскатистый голос эхом отозвался в моей груди.

— Ничего, — уклончиво ответила я.

Руне взглянул на дорогу и снова посмотрел на меня. После того как он еще несколько раз повторил свой вопрос, я решила, что смогла пробудить его любопытство.

Я провела ладонью по рукаву его куртки из искусственно состаренной кожи и почувствовала, как напряглись под моими пальцами мышцы.

— Теперь понятно, почему девчонки в городе сходят по тебе с ума. Мне сегодня Айда рассказывала. Мол, они все позеленеют от зависти, когда узнают, что ты пригласил меня на свидание.

Руне насупился, и его брови поползли вниз, а на лбу проступили морщинки. Получилось так забавно, что я рассмеялась. Он пожевал губами, и я снова не удержалась и громко хихикнула. В его глазах проскочили искорки.

Я вытерла глаза. Пальцы Руне сжимали руль уже не так крепко, желваки не бугрились на скулах, и брови вернулись на место.

Решив воспользоваться такой возможностью, я объяснила:

— С тех пор как я заболела, папа старается оградить меня от любых неприятностей. Он вовсе не испытывает к тебе неприязни — просто не знает, каким ты стал. Он даже не знал, что мы снова разговариваем.

Руне промолчал.

Больше разговорить его я не пыталась. Он снова впал в дурное расположение духа, но что с этим делать, я теперь не представляла, а потому уставилась в окно. Мы ехали куда-то, но куда? Усидеть спокойно не получалось, а в какой-то момент и тишина стала невыносимой. Я протянула руку, включила радио и, покрутив ручку настройки, отыскала музыкальный канал. Салон наполнили звуки моей любимой группы.

— Хорошая вещь. — Я откинулась на спинку сиденья, с удовольствием вслушиваясь в знакомую мелодию с неторопливым фортепьянным вступлением. На этот раз ведущий выбрал акустическую версию, и я тихонько запела сама.

Печальные, рвущие душу слова вплывали в уши и, пройдя через душу, срывались с губ. Вступившая струнная секция добавила чувственности своими нежными звуками, и я грустно улыбнулась.

Вот почему я так любила музыку. Только от музыки у меня захватывало дух, и только музыка могла столь глубоко и безупречно передать изложенную в песне историю.

Я открыла глаза и не обнаружила в голубых глазах Руне ни злости, ни гнева. Пальцы по-прежнему сжимали руль, но уже без напряжения, а в выражении лица появилось что-то, чего не было раньше.

Под его бесстрастным взглядом у меня пересохло во рту.

— Эта песня о девушке, которая отчаянно, всем сердцем любит юношу. Им приходится скрывать свою любовь, но ей такое положение не нравится. Она хочет, чтобы об их чувствах знал весь мир.

— Продолжай, — к полному моему изумлению попросил Руне.

Я посмотрела на него и увидела: да, ему нужно меня слышать.

И запела.

Голос у меня не сильный, поэтому я пела негромко, но искренне, с душой, проживая каждое слово, вкладывая в страстную мольбу собственные чувства.

Песня была о нас с Руне. Нашем расставании. Моем глупом плане — не впускать его в мою жизнь, уберечь от боли, — обернувшемся неожиданно болью и потерями для нас обоих. О том, как я любила его отсюда, из Америки, а он меня оттуда, из Осло, и все тайно.

Песня кончилась, и я открыла глаза, еще чувствуя горький вкус рассказанной истории. Заиграла другая, не знакомая мне песня. Я ощущала на себе пристальный, цепкий взгляд Руне, но не могла поднять голову.

Что-то мешало.

Я откинулась на спинку кресла, отвернулась к окну и негромко, почти только для себя, сказала:

— Люблю музыку.

— Знаю, что любишь. — Теперь его голос прозвучал твердо и ясно, но я уловила в нем намек, пусть и слабый, на нежность. На что-то мягкое и доброе. Заботливое. Я повернула голову и, когда наши взгляды встретились, не стала ничего говорить, а просто улыбнулась. Получилось как-то робко, но Руне тоже медленно выдохнул.

«Ровер» свернул налево и еще раз налево и покатил по темной проселочной дороге. Я не сводила глаз с Руне. Думала, какой он по-настоящему красивый. Представляла, каким он будет через десять лет. Конечно, возмужает. Раздастся в плечах. Оставит ли такие же длинные волосы? Чем займется в жизни? Чему себя посвятит?

Хорошо бы чему-то связанному с фотографией.

Раньше фотография была для него примерно тем же, чем для меня игра на виолончели. Она приносила ему душевное успокоение. Но после возвращения я с фотоаппаратом ни разу его не видела. И он сам сказал, что больше этим не занимается.

И вот эта новость опечалила меня больше всего.