Тысячелетняя пчела

Легли они в семь вечера, и старый итальянец, что напоил их до этого козьим молоком, повел свой рассказ. «Коза у меня всего одна, но дою ее всегда поутру, потому как больше молока мне не надобно. Молоко пью только вечером, да и то — самую малость, и ем мало, потому как потом мне ни за что не уснуть. Давеча принесли мне гостинец со свадьбы выходила замуж девка из родни, и весь этот гостинец я съел. Лег в семь вечера, после вина-то враз започил, да уж в девять проснулся и подумал, что утро. Встал вздул огонь подоил козу и вдруг смекнул, язви их душу, что только вечер… Сплю-то всего ничего! Старость спать не дает глаза отворяет!..» Старик толковал бы и дальше кабы Карола Пиханду, Юрая Вицена и еще троих солдат в комнатенке не сморил сон. Итальянец высунулся из двери, а увидев, что и часовой уснул, лишь махнул рукой, прошел мимо него и полез на чердак в сено. В пять утра была тревога, так как итальянцы отравили всю долину ядовитыми газами. У солдат слезились глаза, и они теряли зрение. Старый итальянец так перепугался, что оступился на лестнице, упал и свернул себе шею. Коза осиротела. Солдат в противогазе сперва думал отпустить ее, а потом привел в полевую кухню. Сотни полуослепших солдат, среди них и Карола Пиханду и Юрая Вицена, распихали по вагонам и отправили на лечение в Вену. Две недели доктора закапывали им лекарство в глаза, пока они вновь не прозрели. Но терпеть стоило — им дали отпуск. «Боже, не может этого быть!» — вздохнул Карой Пиханда на станции в Кралёвой Леготе и уставился на Юрая Вицена, который тоже изумленно таращил глаза. «Во сне это или наяву?!» — пробормотал Юрай Вицен под нос и ущипнул себя за щеку. И лицо у него прояснилось, и глаза засмеялись. «Ура, мы дома! — крикнул он громогласно. — Ведь три года здесь не были!» Карол и Юрай обменялись взглядами, прослезились, обнялись крепко и зашагали в родную деревушку — к родным и близким. Они свалились на них как снег на голову: кто чуть в обморок не упал, а кого и вовсе едва кондрашка не хватил от негаданной радости. «Неужто войне конец?» — вырвалось у Марии Пихандовой при виде сына, и лишь минуту спустя она охнула и закричала. Кинулась к нему на грудь и жалобно расплакалась. Потом затискала обоих в объятиях и силком затащила на мельницу и Юрая. Само Пиханде слезы тоже замутили глаза, и он за малым не отсек себе топором палец, торопясь наколоть дров и подживить огонь в печи, чтобы еда поскорей согрелась. Тринадцатилетний Марек не спускал с брата глаз и без устали выспрашивал да выспрашивал обо всем. «Похоже, что и ты б пошел воевать!» — сказал со смехом Карол. «Хоть сейчас!» — выразил готовность Марек. «Дурачина ты, простофиля!» — одернула его мать… И вот Карол Пиханда и Юрай Вицен с месяц наслаждались жизнью: помогали родителям в поле, несколько раз нагружались в корчме с приятелями и что ни вечер засыпали в постели зазнобушки. И не заметили даже, как затянули на неделю побывку. Уложились наскоро, простились с родными и в великой спешке отправились в свою роту. Там их сперва чуть не расстреляли в наказанье, а потом приговор отменили и без промедления погнали на передовую. Итальянцы яростно сопротивлялись. Наши предпринимали смелые атаки. У Пьяве убитые плавали в собственной крови. Карол Пиханда и Юрай Вицен сражались плечом к плечу денно и нощно. Но в ноябре месяце тысяча девятьсот семнадцатого года их ранило. Обоих в один день, в один час, в одну минуту и даже в одну секунду. Осколки одного и того же артиллерийского снаряда вспороли Каролу Пиханде живот и разорвали кишки. Сначала он потерял сознание, потом пришел в себя. Но в военном лазарете, куда был доставлен, снова лишился чувств. Другим осколком покалечило Юраю правую ногу под коленом. Положили его в тот же самый лазарет, что и Пиханду, и даже койки их оказались рядом. «И ты тут?» — спросил Карол друга, вновь очнувшись. «Уже почти час гляжу на тебя», — сказал Юрай и взвыл от боли. «Больно?» — спросил Карол. «Жуть!» — признался Юрай. «А я уже ничего не чувствую», — сказал Карол. Пришли трое военных врачей. Осмотрели Карола, покачали над ним головами, велели его перебинтовать и повернулись к Юраю. Они бережно касались его раненой ноги, но он все равно ревел от боли. Карол на соседней постели тихонько запел. Юрай сжал зубы и со слезами на глазах спросил врачей: «Отрежете мне ногу, да?» Один из них похлопал его по плечу: «Лежите спокойно, постараемся помочь вам. Операция будет сегодня». «Вы что, отрежете мне ногу?!» — кричал Юрай. «Тихо, тихо!» — унимал его врач. А Карол рядом продолжал петь:

Уж как плохо нам, родная,
подломилася под нами,
ох, кленовая доска,
ох, постелюшка узка.

Братец плотник у меня,

он сколотит дотемна
постель расписную,
с милой в ней усну я…