Тысячи Историй (СИ)

Борджиа, на самом деле, на всё это совершенно плевать, но только ради того, чтобы поддержать имидж и не упасть в грязь лицом перед всей городской знатью, она снова придирчиво осматривает себя в зеркале: густые каштановые волосы старательно убраны в низкую причёску так, чтобы не мешаться во время танцев; на голове золотая узорная диадема, украшенная бриллиантами; от диадемы, струясь лёгким шёлком, отходит великолепная фата, расшитая золотом.

А о платье и говорить ничего не стоит.

Во всё это великолепие отец вложил не мало средств… как жаль, что и этого она по достоинству оценить не может.

Это всё спектакль…

Всё это ложь.

Да и где тут быть правде, если всё это было организовано только с той целью, чтобы подороже продать её красивое тело и чёрствую душу?

Но, к чему это она?

Душа её никому и не нужна, как оказалось.

И, видимо, никогда не была.

Вот это правда.

— Ты великолепна… — срываясь на беззвучный шёпот, выдыхает позади неё до боли знакомый голос.

По началу Лукреция даже пугается, не понимая, как он проник в её покои, если вход сюда воспрещён любому мужчине, кроме разве что отца, но быстро вспоминает, что для старшего брата проникнуть в чью-либо обитель — простое развлечение.

— Чезаре, — хрипло тянет девушка и тут же замолкает.

Где-то в горле раненой птицей усиленно забилось сердце.

Дышать снова стало так тяжело — она сбилась со строго выстроенного ею ритма.

Голос её не слушается.

— Ты должен уйти. — Глупая фальшь.

“Молю, забери меня отсюда!” — безмолвно вопит она, рассматривая его в отражении позади себя.

Он стоит возле самой двери.

Такой холодный, невозмутимый.

В праздничном камзоле, без любимого меча наперевес.

Даже немного непривычно, ведь для брата расстаться с оружием — всё равно, что добровольно прийти в логово кровожадных врагов.

Лицо его немного прикрывают длинные белые волосы, но даже через них Лукреция видит любимое грозовое небо в его глазах.

На её тихую реплику Борджиа только криво усмехается.

— Лукреция… — делая маленький шажок по направлению к ней, медленно тянет гласные он, смакуя каждую букву любимого имени. — Неужели, ты прогоняешь меня?

Как будто она в силах это сделать.

— Ты не должен здесь находиться, — строго отрезает кареглазая, поворачиваясь к нему всем телом. — Это запрещено: в комнате невесты не должно быть мужчин.

— Я твой брат, — вяло оправдывается светловолосый и снова шагает к ней.

— И ты не исключение, — констатирует девушка, наконец, выровняв дыхание.

Он в самую первую очередь “не исключение”.

К сожалению, не надолго.

— Разве? — интересуется у сестры мужчина и достигает своей цели.

Подходит к ней вплотную.

Вблизи рассматривает прекрасные узоры, вышитые на платье, тонкие чувственные украшения: жемчужное колье и серьги — подарок её жениха, которые непременно хочется сорвать и выкинуть куда подальше, чтобы они не смели очернять её тонкую белую кожу своей роскошью.

Всё это как-то слишком чересчур.

Всё это не Лукреция.

Всё это ложь.

Ему больше нравится, когда сестра надевает простые белые ситцевые платьица, носит на шее его медальон, а на голову водружает венок из пахучего вереска.

И, словно последний мальчишка, носится по зелёным лугам, играя в догонялки со своей лошадью.

Вот это правда.

И самое главное, он заглядывает в тёмные, отливающие янтарём глаза, на дне которых застыла печаль.

Та самая печаль, которая чёрными ядовитыми сгустками оседает в сердце Борджиа-старшего, перемешиваясь с бешеной, клокочущей в нём злостью, которой он не давал выхода, ожидая всё более подходящего момента.

Чезаре поднимает руку и лёгким прикосновением проводит по румяным щекам девицы, зорким глазом замечая почти невидимый розоватый след.

В душе ещё больше разгорается пламя несокрушимого, несущего злосчастные бедствия, урагана.

— Кто тебя обидел? — мрачно интересуется он, уже давно зная имя их главного врага.

На языке, в предвкушении, раскрывается сладкий вкус крови неосторожного обидчика.

Которую он обязательно прольёт.

Нужно лишь ещё немного подождать…

Правда, совсем немного.

— Отец преподал урок, — еле-еле шепчет Борджиа, неосознанно прикрывая глаза в блаженстве и ластясь о нежные ласки.

Ей так давно не хватает простого тепла.

Его тепла.

Она открывает глаза, заглядывает в его серебряные омуты и снова тонет.

— Я так устала, Чезаре, — неразборчиво признаётся она, а из уголка левого глаза скатывается крохотная слезинка.

Для старшего брата видеть его малышку Лу такой разбитой — не впервые.

Но каждый раз, видя её слабость, он чувствует чью-то невидимую руку, в стальные тиски зажимающую его сердце, и через мгновение видит, как его вырывают из клетки непрочных рёбер.

Только с ним младшая сестрёнка всегда была самой собой.

Только ей, самый жестокий и самый расчётливый, Борджиа являл свою истинную сущность.

Между ними не было ни секретов, ни расстояния, ни лжи.

Только истина.

Только правда.

Так повелось с детства.

С того самого момента, как маленький мальчик, бросив игры на деревянных мечах со старшим братом, увидел в колыбели столь чудесное творение: маленькую, светленькую, розовощёкую девочку, которую хотелось прижать к груди и никогда не отпускать.