Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

Не для того чтобы повторить. Чтобы — поблагодарить. Пустырь возле нашего дома, который позволил этому произойти.

………………………………………………………………………………………………………………..

Что-то произошло, когда я встретился глазами с небом на том пустыре.

Необъяснимое для меня и по сей день.

Я на несколько месяцев впал в странное состояние. Я по-прежнему гулял с младшим братом, ходил в школу, читал запоем книги, носил уголь и дрова для парового котла, огрызался на мачеху и отца, дрочил, коченея от одиночества, глядя сквозь окно в кроны тополей перед домом. Но это была только мимикрия, маскировка на грани моих возможностей. Я стал другим. И из последних сил сохранял прежнюю видимость. Моим телом на эти несколько месяцев овладела странная невесомость — я его почти не ощущал, оно стало лёгким и будто в любой момент могло взлететь как воздушный шарик, как пузырёк со дна реки. Я словно был полуподвешен в воздухе за лопатки — на бесконечно упругой, но неумолимо подтягивающей меня ввысь лебёдке… Я не чувствовал никакого физического усилия — мне нетрудно было поднять любую тяжесть. Или, к примеру, подтянуться на турнике десятки раз подряд. Всё мое тело будто было изнутри залито янтарно-золотым светом, а я большей частью наблюдал за ним откуда-то из-за спины сверху. И этому свету без труда давались любые движения и усилия. Когда этот пункт наблюдения перемещался ещё выше — куда-то вверх над макушкой, — я понимал, что я совсем отделен от остального мира — мы просто временно наложены друг на друга. Как наклеенный на кухонный шкаф фантик от жвачки, отваливающийся на глазах.

Это был капец! Я прикладывал усилия, чтобы окружающие ничего не заметили — и я — не понимал — как же они — ничего не замечают!! Особенно когда мне приходилось говорить — больше всего я боялся сдать себя в эти моменты. Мысли во мне отсутствовали напрочь — слова откуда-то приходили и выходили из меня. Со стороны я слышал свой странный глубокий голос — он говорил нормальные — правильные вещи — те, которые им нужно было от меня услышать. Меня не пугало это состояние — оно доставляло странную радость и спокойствие, самые захватывающие из всех, что я знал до этого. Лишь иногда оно становилось почти непереносимым — когда свет изнутри моего тела — доходил до дна, до изнанки моих зрачков — из тыла. Возникало невозможной яркости сияние, сливавшееся через глаза с какой-то бездной света во вне — прямо передо мной. Как лампочка, которая ярко-ярко вспыхивает перед тем, как перегореть. Я боялся, что от меня останутся только осколки. И сейчас, когда пишу об этом — будто опять начинаю слепнуть от того света…

Это никогда не проходит.

И этот звон — жужжание — гул…

Мне некому было об этом рассказать. Но не это, совсем не это стало главным в Происходившем… почему — происходившем? Происходящем — оно продолжается и сейчас — и не только со мной. ЭТО не прекращалось никогда — как этот ветер, который дует всегда, от воли которого нас прячут с рождения в темницу — этот ветер никогда не прекращается.

И никогда не бывает тем же самым.

…пишу безобразно — как для себя. Но это не так. Я пишу для взгляда, с которым можно встретиться глазами… У меня мало времени.

Всегда мало времени…

…я уехал из городка в 14 лет и — надолго забыл обо всём…………

И лишь к двадцати я, до этого будто отделённый от жизни стеклянной стеной, взорвался действием, и за несколько дней проживал столько событий, сколько не жил за предыдущие два десятка лет.

…ничего не умел делать медленно — только отчаянно — разверзшееся внутри меня нетерпение и ощущение — времени совершенно не осталось — что я не успею сделать самого главного — нужно успеть, пока я себя не убил — безумные рваные ритмы всего, что я тогда делал. Отец зачал меня за несколько дней до ухода в армию — может это он так боялся не вернуться или что его не дождутся — и мне это передалось? Я долго рвался из последних сил к кому-то, кто словно бы ждал меня… Но всему на свете как бы есть множество объяснений, не одно — а именно множество. И сам факт этого множества отмазок заставляет задуматься о корыстности и самолюбии твоего ума. А если задуматься ещё немного, то хре-не-ешь!! — ум-то вовсе и не твой, а — чужой — наш — ваш — коллективная собственность.

Общественная помойка. И эта всеобщая свалка трусости, кроме того, что постоянно держит руку на твоём пульсе и держит за яйца, — она ещё и из-за твоей спины закрывает тебе вкрадчиво — третьей парой лап — глаза — ку-ку!! — угадай-ка! — и смотри от сих до сих только — боже тебя укуси, мальчик, заметить что-нибудь кроме — только от сих — до сих!

Но догадаться, чьи это лапы держат тебя — легко. По неистребимому неизбывному запаху — мыслишек, засаленных обрывков идей, обоссанных мнений, трупов убеждений и идеалов, кишащего осами повидла хорошего тона — все это — ничьё — всешное — мутное скверноблядие — стальной хваткой держащее тебя за загривок. Пока ты не захочешь очнуться.

Бешенством! веяло от тогдашних моих дел…