Тыы-ы! Давай сбежим отсюда вместе!..

Я начал выжидать. И обнаружил, что в этом сопротивлении тела есть пульсация — приливы и отливы непреложности. Улучшив момент отлива, я __ запихнул ______капсулу __в рот и ___судорожно проглотил её.

И мгновенно отключился.

……………………………………………………………………………………………………………………………..

Из серо-свинцового небытия меня стали возвращать какие-то невозможно щемящие звуки.

Постепенно они стали звуками музыки.

Танго!!! Притом — в телевизионной трансляции — судя по звуку. Я стал откуда-то всплывать — оттуда, где меня не было… И понял, что могу открыть глаза.

Это была та же комната в общаге.

На соседней койке сидел мой сосед по комнате.

И смотрел телевизор. На меня обрушилась самая страшная мысль за всю жизнь: НИЧЕГО НЕТ. ДАЖЕ ЗАБВЕНИЯ. СМЕРТИ НЕТ. ТАМ — ПОСЛЕ СМЕРТИ — ВСЁ ТО ЖЕ САМОЕ. НАВСЕГДА. НЕТ НИЧЕГО ДРУГОГО. О, это пронзающее танго — я так его любил до этого — то самое, под которое в 30-е годы стреляли себе в висок несчастные влюблённые, ха-ха! Я содрогаюсь с тех пор, когда слышу это летящее танго. Надо ли объяснять, что капсула была искусно подделана одним из друзей, — он был художником-оформителем. Внутри была — сода. Но за всем этим стало проглядывать незнакомое мне прежде чувство юмора, — не моих друзей, а — чего-то за кадром, всё той же неизвестной мне силы. Никто не знал меня настолько, чтобы вернуть из небытия звуками именно этого танго.

Ха-ха!

Очень странный юмор.

Но — ободряющий.

Оставляющий шанс на что-то другое. Танго зазвучало — именно только тогда — в тот момент — когда — без стражи инстинкта самосохранения — я мог прямо понять: есть вещи хуже, чем смерть. И сама смерть — не лучшее из того, что может быть с нами. Есть что-то другое, кроме неё… но в тот раз я ещё остался очарован смертью.

Да.

Тяга к самоубийству — очень сильный наркотик.

Крепкий.

…………………………………………………………………………………………………………………..

…………. не записки одинокого человека. Мне повезло: я встретил тех нескольких людей со странными глазами. Тех, кто за много лет до наших встреч приснились мне в последнюю весну в Городке.

Я встретил их. И мы узнали глаза друг друга. Потом — забывали, вспоминали, опять забывали. Но — вспомнили. Но об этом — достаточно. Это уже касается не только меня. В этом нет никакой блядской мистики. Это невозможная реальность судеб. Какая мистика! — мы не рассчитываем на скромно улыбающуюся Фортуну, прячущую счастливый конец за спиной. Всё — хе-хе! — мероприятие было более чем рискованным с самого начала.

С нашего рождения. Одного их них я встретил слишком поздно. В другой стране. Он уже был смертельно болен. Может быть, если бы эта встреча произошла чуть раньше…

Время, которое мы с ним провели, было полным.

Но было поздно.

Его нет.

Даже если мы любим цветы — они всё равно умирают. В той стране я впервые увидел цветущую магнолию — в городке у подножья гор. И этот запах магнолии — именно в горах, — не у моря.

Я уходил воровать ночью. В том горном городке было всего два дерева магнолии — белая и — та самая — аметистово-палево-сиреневая — они росли в самом центре городка — под окнами полиции и мэрии. И утром мы с Габи, Габриэлем, просыпались от этого запаха в изголовье… запах — райские птицы уже запускают коготки в сердце, и земля после спелого ливня, и пожилая певица самые тёмные чистые песни свои последние поёт…………. Габи умер через два с половиной года. Всё что я смог сделать — помочь ему прожить на год дольше обычного. И не покончить собой, как он признался мне однажды.

Боковой амиотрофический склероз.

Его нервы и мышцы усыхали с каждым днем. Той весной мы спали на одном диване, потому что по ночам он уже не мог сам добраться до туалета. Я закидывал его руку себе за шею, приобнимал за талию, и мы отправлялись в долгую и непростую дорогу к толчку. Потому что — «pestesorul deja arata capul!» — хихикал он — «рыбка уже показывает голову!» Однажды поздно ночью мы разбудили весь его дом: по дороге в туалет я ему перевёл с русского анекдот. И его согнуло пополам от хохота — он не мог остановиться, захлёбывался, повизгивал, заходился от смеха, слёзы уже брызнули из его глаз — он не мог идти. Выскочили в холл его родители, брат, сестра

— «Что такое, Габи?!! — не в себе от страха подбежала мать, — ты плачешь??!! — Нееее-ет, — захлёбывался смехом и слезами Габи: «анекдоо-от!! женщина с коляской… а соседка её спрашивает!! а что он у вас такой синенький!?? а она говорит — а он!!! не синенький, он — МЁРТВЕНЬКИЙ!!» — сказал матери Габриэль. Его отец был очень крупным чином в госбезопасности. По его настоянию Габриэль закончил военную академию. Трудно найти человека, которому военный образ жизни — среди этих «соколов отчизны» — был бы более противопоказан, чем Габи. После окончания академии наступили его последние каникулы. Габи поехал в приморский город — оттянуться перед началом военной карьеры. Он снял комнату у бабки, которая оказалась дореволюционной аристократкой, диссиденткой и предсказательницей. Ещё одну комнату в бабкиной квартире снимала девушка. С ней Габи провёл свои самые дорогие недели.