У Черного моря (СИ)

Так он сидел и сейчас, прямой, холодный, твердый. Он смотрел прямо перед собой, прислушиваясь к разговору о пустяках, который вели старшие – дедушка, мама, его бабушка и дедушка, родители. Господин Хазым и госпожа Севинч поддерживали беседу о Стамбуле, и время от времени в разговор вступали Гекхан и Ясемин. Селин и Синан, сидевшие дальше от всех, разговаривали с Сефером Эгеменом, а Хазан и Эдже, как и Ягыз, сидели в полном молчании.

– Не пора ли нам выпить кофе? – Подала голос вдруг Фазилет. – Эдже, дочка, подай кофе нашим дорогим гостям. Хазан, Севда, помогите ей.

Хазан кивнула и пошла на кухню, где вместе с Эдже, Севдой и тетей Сахрой принялась за приготовление кофе.

– Столько их пришло, сколько чашек надо, – причитала тетя Сахра. – И ведь подумать только, столько лет назад господа Эгемены были одни, а теперь ты только посмотри, сколько их!

– Да, да, тетя Сахра. Эдже, вот твой поднос. Который из них будет для Ягыза? —спросила она, потянувшись к солонке.

– Не надо, Хазан, – слабым голосом ответила Эдже. – Обойдемся без этого. Не будем класть соль.

– Ну уж нет, – твердо решила Хазан. – Я туда еще и перца сейчас брошу.

– Хазан! – Прошипела Севда, и Хазан хмыкнула.

– Да ладно, просто соль. Так положено. Вот, все пару ложек кладу. Уф, пена теперь пропала, ну и ладно. Эдже, неси.

Они вошли в гостиную, и Эдже, бледная, но решительная, начала обносить гостей и с подносом – все как положено, сначала старшим, потом, как полагается, жениху.

Ягыз принял чашку, не глядя на невесту, и сразу уставился в кофе. Он поднял голову и посмотрел по сторонам, и его взгляд сразу упал на Хазан. Хазан мстительно прищурилась, и Ягыз нахмурился, вопросительно глядя на нее. Хазан опустила взгляд на чашку, и он опять посмотрел на нее вслед за ней. Тут Хазан заметила, что все в комнате, отпив по глотку из своих чашек, замерли и смотрят на Ягыза, и он тоже заметил это.

Он потянул рукой галстук и покрутил шеей, мысленно готовясь к угощению, которого все ждали. Оглянулся по сторонам, посмотрел на мать, которая подбадривающе кивнула ему. Дядя Хазым погладил его по плечу, и Ягыз сделал глубокий вдох, выдох и залпом проглотил отвратительный соленый кофе, зажмурился, сжав зубы и судорожно выдохнул через нос. Он открыл глаза и повел головой, снова потянул на себе галстук, словно он душил его, и наконец кивнул, поворачиваясь к Эдже.

– Благодарю вас, госпожа, кофе был вкусный.

Он смотрел на Хазан, когда говорил это, и Хазан усмехнулась.

Все засмеялись и зааплодировали, и только жених, невеста и Хазан сидели тихо, молчаливые и неподвижные.

– Что ж, дорогой мой друг Джихангир, дорогая дочка Фазилет, не будем долго откладывать дело. Мы пришли к вам сегодня не просто так.

Хазан напряглась. Вот он, тот самый момент.

– С именем Аллаха и позволения Пророка, Джихангир, я прошу руки твоей внучки Хазан для моего внука Ягыза.

Сначала Хазан показалось, что она ослышалась. Точно, ослышалась, не мог же дядя Фатих сказать «Хазан», так ведь? Он сказал «Эдже», это она почему-то подумала, что «Хазан», ну вот бывает такое, да?

Но потом она оглядела всех присутствовавших, и по их лицам поняла, что они услышали то же самое.

Единственное слово, которое она могла применить в этой ситуации, описывая выражения лиц членов своей семьи и Эгеменов – обалдение. Не удивление, не шок, не недоверчивость – чистое и сконцентрированное обалдение.

Почему-то первым делом Хазан посмотрела не на дядю Фатиха, не на дедушку, не на маму, даже не на Эдже. Она посмотрела на Ягыза Эгемена, и его лицо…

Честное слово, она пожалела, что у нее не было с собой телефона, чтобы щелкнуть на память.

Ягыз смотрел на деда, раскрыв рот и подняв брови, и у него был вид, будто… Ну как тогда, когда он понял, что она собирается врезать ему по морде.

В принципе, у всех в комнате был такой вид, и Хазан предполагала, что и у нее тоже.

Только дядя Фатих сидел и совершенно спокойно пил кофе.

– Папа, – первым опомнился дядя Хазым. – Папа, мне кажется… Мне кажется, ты оговорился. Ты сказал… Хазан. А мы пришли за…

Дядя Фатих поднял руку, останавливая его.

– Погоди, сынок, погоди. Джихангир, друг мой, – он повернулся к своему старому другу. – Тридцать лет мы с тобой даже и не разговаривали, кроме того, чтобы проклясть друг друга. Тридцать лет нашей дружбы потеряли мы, и вместе с тем потеряли кое-что большее – общение наших семей. Ты дал имя моему сыну Хазыму. Я дал имена всем твоим детям. Но из-за этой проклятой вражды мы не узнали внуков друг друга. Более того, я не знал своих внуков. Когда по воле Аллаха мы с тобой решили породниться в знак примирения и нашей вечной отныне дружбы, ты не знал моих внуков, а я не знал ни твоих внуков, ни своих. Я пообещал, что Ягыз женится на твоей внучке, потому что он пожелал исполнить свой долг. А ты согласился выдать за него замуж свою внучку Эдже, чтобы она исполнила свой долг. Но прошли годы, я узнал твоих внуков, узнал своих, да и ты узнал моих поближе, и полюбил их тоже, как я люблю своих внуков и твоих.