У домашнего очага

— Варенька! — усовещивал мягкий и добродушный голос Вершинина.

Ордынцев был поражён, до того это было для него неожиданно. В семье Вершининых, казалось ему, царили мир и благодать, и вдруг оказывается, что и здесь ссоры. «То-то Вершинин так горячо восстаёт против ревности!» — припомнил Василий Михайлович и решительно не знал, как ему быть: уходить ли назад или застать супругов в разгаре семейной сцены?

Он в нерешительности стоял на площадке, а Вершинина восклицала:

— Что: «Варенька»? Знаю я вашего брата. Все вы хороши… Жена ублажай, а вы готовы увлечься всякой девчонкой, нисколько не жалея своего верного друга… А тоже «Варенька!» Как будто и любит!

— Варенька! Не говори ерунды!

— Это не ерунда. Разве ты не любезничал сегодня с этой дурой, а? Не рассыпался мелким бесом? Для кого она чуть не каждый день сюда бегает? Как же: почитательница таланта… «Прелестная ваша статья!» и глазами своими стеклянными так и вертит, а ты и раскис… Что-ж я-то для тебя? Мебель, что-ли? По-моему лучше честно сказать, что я тебе надоела.

— Варенька! Постыдись!

Голос Вершинина звучал раздражением.

— Вот и Певцова утром заходила, плакала и жаловалась, что у неё муж литератор. Целые дни, говорит, торчит дома и пишет, а по ночам тю-тю! Ищи голубчика у Палкина или в каком-то вашем «Афганистане». Под утро, говорит, придёт и стихи декламирует… Нет, Серёжа, ты лучше скажи прямо: очень она тебе нравится? Я ведь надоела? Скажи, Серёжа!

— Это чёрт знает что такое! После пятнадцати лет и эти дурацкие сцены ревности! Когда, наконец, ты перестанешь ревновать? Пора бы?

— Я ревновать!? — И голос Вершининой зазвучал обиженно-негодующим тоном… Стану я ревновать ко всякой глупой девчонке! Благодарю. Ревновать!? Я слишком уважаю себя! Но если она тебя привлекает, я это вижу…

«Однако ревнивая дама Варвара Петровна! Вот не ожидал! Тихая, тихая, а как допекает!» — подумал Ордынцев и, усмехнувшись, сильно дёрнул звонок, решаясь вызволить приятеля.

За дверями мгновенно наступила тишина. Послышались торопливо удаляющиеся шаги. Вслед затем двери отворились и Ордынцев увидал перед собой крепкую, приземистую фигуру своего приятеля, человека лет за сорок, с длинной заседевшей бородой и белокурыми волнистыми волосами. Его выразительное, довольно красивое ещё лицо, с большим облыселым лбом, имело взволнованный и несколько сконфуженный вид человека, только что выдержавшего семейную трёпку.

— Это ты, Василий Михайлович! — весело воскликнул Вершинин, разглядев своими близорукими прищуренными глазами Ордынцева и радуясь и гостю, и тому, что он прекратил «сцену». — Наконец-то заглянул!.. — продолжал он, крепко пожимая руку приятелю.

И, словно бы почувствовав себя теперь в безопасности, Вершинин добродушно и облегчённо улыбался.

— Идём ко мне в кабинет…

— Не помешал? За работой, кажется? — спросил Ордынцев, когда они вошли в маленький кабинет, заставленный книгами, и он увидал на письменном столе разбросанные четвертушки мелко исписанной бумаги.

— Что ты? Очень рад… Очень даже рад, что ты пришёл… Статью завтра докончу… Время ещё терпит… А мы, Василий Михайлыч, сейчас, брат, чайку попьём да разговоры разговаривать станем. Я на счёт самовара распоряжусь, чтоб сюда дали, а то Варенька не совсем здорова. Знаешь ли, мигрень! Скверная, брат, эта штука мигрень! — суетился Вершинин.

— А дети? — осведомился Ордынцев.

— Здравствуют. В театр ушли с одними знакомыми.

«Не при детях, значит, сцены, а у нас!?» — подумал Ордынцев и остановил собиравшегося уходить приятеля.

— Постой, не суетись, Сергей Павлыч! К чему беспокоить Варвару Петровну… Лучше пойдём-ка куда-нибудь в ресторан. Попьём чайку, а после и красненького разопьём. Признаться, я с тем и ехал, чтобы звать тебя. Давно уж мы с тобой не распивали бутылки. едем.

— Что-ж, валим! — весело согласился Вершинин. — Дай только приведу себя в приличный вид.

Он снял с себя свою старенькую блузу, одел сюртук и пригладил свои белокурые волнистые волосы.

— Вот я и готов!

— Экий какой ты ещё молодец! — завистливо проронил Ордынцев, оглядывая приятеля.

— Да, здоровьем не обижен, — рассмеялся Вершинин.

— Можно войти, Серёжа? — раздался тихий и мягкий голос Варвары Петровны за дверями.

— Входи, входи, Варенька… у меня твой любимец, Василий Михайлович! — отвечал, несколько смущаясь, Вершинин…

В кабинет вошла худощавая, небольшого роста, миловидная женщина с русыми, гладко причёсанными волосами, скромно одетая в чёрное шерстяное платье. На вид ей было лет тридцать пять.

— Я услыхала ваш голос, Василий Михайлыч, и хотела видеть вас. Как вам не стыдно, голубчик… Совсем вы Серёжу забыли, а ещё приятель? — ласково попеняла Варвара Петровна, подходя к Ордынцеву и протягивая ему свою маленькую бледную руку с одиноким обручальным кольцом, блестевшим на тоненьком пальце.

Ея глаза, закрасневшиеся немного от слёз, глядели теперь мягко и приветливо, и вся она улыбалась доброй, ласковой и как будто виноватой улыбкой, когда, пожав крепко, по-мужски руку Ордынцева, перевела взгляд на мужа.