У дороги

Кто-то что-то сказал, она не расслышала, принужденно рассмеялась и поспешно стала прощаться за руку со всеми остальными. Агнес обняла ее за талию и бегом повлекла к садовой калитке. Калитка стукнула раз, другой и захлопнулась…

В саду продолжали петь.

– Пойдем вот этой дорогой, – сказала она. Тропинка тянулась через поля, вдоль пасторского сада. По ней приходилось идти гуськом.

Катинка медленно шла позади Бая.

– Спокойной ночи, – услышали они. Старый пастор вышел на пригорок в саду. На голове у Линде был носовой платок.

– Спокойной ночи, господин пастор.

– Спокойной ночи.

Они пошли дальше по полю. Когда пастор сказал «спокойной ночи», из глаз Катинки вдруг брызнули слезы. Она продолжала беззвучно плакать. Раза два она обернулась и поглядела на пастора, стоявшего на пригорке.

– Ты идешь? – спросил Бай. Они вернулись домой.

Бай осмотрел путь, потом долго болтал, расхаживая по комнате, и наконец затих. Она тоже ходила из комнаты в комнату и делала все, что положено: накрыла чехлами мебель, полила цветы, заперла двери.

Но все было как в тумане, как во сне.

Наутро она встала и занялась привычными делами.

Пришел и ушел десятичасовой поезд, и она сидела под окном, выходившим на поля, которые были такими же, как и вчера.

Она разговаривала, выслушивала привычные вопросы и привычно отвечала. Хлопотала на кухне.

Мария завела какой-то длинный разговор, но хозяйка вдруг перебила ее и сказала:

– Я пойду в церковь.

И не успела Мария открыть рот, как она исчезла за дверью.

По такой жаре через поле и бежит чуть ли не бегом.

Несколько дней спустя Катинка уехала «домой».

Один из ее братьев вел торговое дело в их родном городе; у него она и остановилась; других братьев разбросало по белу свету.

Невестка Катинки была славная маленькая женщина, она каждый год рожала по ребенку и вечно ходила с животом, стесняясь своей беременности и тяготясь ею. Она стала на редкость апатичной и даже немного придурковатой. Ее хватало только на то, чтобы рожать детей и кормить их грудью.

Дома всегда оставалась какая-нибудь комната, где не успели повесить занавески. Выстиранные и накрахмаленные, они свисали со спинок стульев. Малышей с утра до вечера приходилось обстирывать, куда ни глянь, всюду были протянуты веревки, на которых сушились пеленки и носки. Еда никогда не поспевала вовремя, а когда наконец садились за стол, обязательно не хватало тарелок.

– Крошка Ми будет есть из одной тарелки с мамой, – говорила маленькая невестка.

В доме непрерывно хлопали двери и каждые полчаса раздавался крик, точно резали поросенка. Это кто-то из малышей шлепался на пол. Дети были все в синяках и шишках.

– Опять начинается, – говорил брат.

– Ну что я могу поделать, Кристоффер? – отвечала жена. Она вечно твердила: «Ну что я могу поделать, Кристоффер?»– и смотрела растерянным взглядом.

С приездом Катинки в доме мало-помалу водворился порядок. Катинке нужно было чем-нибудь заняться и чувствовать себя полезной. И она бесшумно ходила по дому, успевая переделать все дела.

Невестка садилась где-нибудь в уголке, – она всегда сидела в уголке возле секретера или у дивана, – и с облегчением улыбалась ей благодарной и жалкой улыбкой.

Катинка охотней всего проводила время дома. Здесь ее окружали знакомые с детства вещи, знакомая старая мебель: дубовый шкаф с резными фигурками на дверцах– лучшее произведение отца, в детстве он стоял в парадной комнате, в простенке между окнами.

«Это Моисей и пророки», – объяснял отец. «Дяденьки» казались Катинке настоящим чудом красоты.

И купленный на аукционе столик, с мраморной доской– на нем были симметрично расставлены «парадные» вещи: серебряная сахарница, кувшин и серебряный кубок– подношения отцу от его подмастерьев.

Катинка наводила порядок в комнатах, и, к чему ни притрагивалась, все пробуждало в ней воспоминания: то старая чашка с надписью, то пожелтевшая картина, то три-четыре уцелевших тарелки…

Старые тарелки, и на них рисунок – синие китайцы, сад с тремя деревьями и маленький мостик через речушку… Каких только историй про этих китайцев не рассказывали они друг другу детьми по воскресным дням, когда подавали парадный сервиз.

Катинка спросила – можно ли ей взять себе старые тарелки.

– Можно ли? И ты еще спрашиваешь?.. – сказала маленькая невестка. – Боже мой, да они все битые (в доме не было ни одной целой вещи)– у нас все бьется и ломается… ну, чтохя могу поделать?

Катинка, как уже говорилось, охотнее всего сидела дома, а не то шла на кладбище. Здесь у могилы родителей ей было особенно хорошо. Часто ей казалось, что она вдова и сидит у мужниной могилы.

Он умер так внезапно, они так недолго прожили вместе, и вот она осталась одна-одинешенька.

Она читала надпись на надгробном камне, имена отца и матери.

Любили ли они друг друга? Отец вечно брюзжал, ему все подавали… А мать, – как она неузнаваемо изменилась после его смерти – точно сразу вдруг расцвела.

Как мало Катинка знала своих родителей.

Как мало люди знают друг друга, даже те, что всю жизнь живут бок о бок…

Катинка прислонялась головой к плакучей иве. Ее охватывала незнакомая ей прежде горькая печаль.