У Южного полюса

Обычно молодым псам, когда они еще только бегали за

санями, мы давали что-нибудь тащить. Это делалось для того, чтобы

пораньше приучить их к работе. Такие псы, в противоположность

другим молодым собакам, будучи запряжены в сани сейчас же

начинали тянуть. Когда молодому псу исполнялось хотя бы

несколько месяцев, мы укрепляли вокруг его шеи упряжной

ремень и привязывали к нему пару лыж. И пес спокойно бежал

за санями, волоча за собой лыжи.

Я запретил спутникам двигаться по опасным ледникам

врассыпную. Канат так часто спасал нас от гибели, что постепенно

мы привыкли к ограничению движений. В конце концов каждый

освоился со своей ролью подчиненного звена в этой

извивающейся меж синевшими расселинами цепи людей, собак и саней.

Труднее всего было привыкнуть к канату лапландцам. Савио

однажды чуть не поплатился жизнью за свою неосторожность.

Как-то воскресным утром, когда мы все отдыхали после

совершенного накануне тяжелого перехода, он отправился один из

каменной хижины на остров Йорк к глетчеру Дугдейля. При

нем был пес Ларе. На беду под вечер выпало много снегу, который

сделал дорогу на глетчер вдвойне опасной. Савио ушел из

хижины рано утром и до полуночи не вернулся. В ожидании его

возвращения я все не ложился, так как отсутствие Савио меня

беспокоило.

Как только Савио появился в хижине и на его лицо упал свет

от жаровни, топившейся тюленьим салом, мне сразу стало ясно,

что с ним случилось что-то необычное. Однако я по опыту знал,

как неохотно делятся лапландцы своими переживаниями;

попытки выведать у них что-нибудь дают обычно противоположный

результат. Поэтому я был скуп на слова и не спрашивал его.

Савио мне показался чрезвычайно бледным, он кашлял и время от

времени хватался за грудь, по-видимому, испытывая боли. Мало-

помалу я выведал у него, что произошло.

Пробираясь утром по необозримым просторам ледника,

осторожно обходя синевшие щели, Савио внезапно потерял почву

под ногами. Белый снег, по которому он скользил, провалился

и Савио кубарем полетел в глубокую расселину.

— Рухнув на 60 футов вглубь,—рассказывал Савио,—я

посчитал, что все уже кончено и надеяться не на что. Я оказался

вверх ногами.Плечи были плотно, как клин, загнаны меж

ледяных стенок щели, так близко отстоявших друг от друга, что пока

удерживали меня от дальнейшего падения. Толстая меховая

куртка отчасти предохраняла меня; не будь ее, у меня была бы

сломана рука или нога.

Справа от меня ледяные стенки раздавались опять на ширину

4 футов, а глубже книзу разверзалась мрачная пропасть,

падение в которую было равносильно тому, что называется дорогой

в «вечную ночь». Уклонись я при падении хоть на один фут

вправо, я бы летел во мрак бог знает как далеко.

Голову я себе не ударил, но при нажимании на грудь ощущал

боли.

Медленно и осторожно я пытался перевернуться. Слева от

того места, где я находился, щель на протяжении 2—3 футов

была еще достаточно узка, чтобы предоставить мне возможность

держаться. Однако дальше влево также открывался синеющий

широкий провал, ведущий в бездонную пропасть. Понемногу

мне удалось освободить плечи и выпрямить голову. Упираясь

ногами в одну стенку и спиной в противоположную, я оказался

на корточках.

Со всех сторон окружал голубой лед. Дневного света я не

видел, так как футах в десяти над моей головой стенка щели

поворачивала под углом, и поэтому выходное отверстие было

скрыто от моих глаз. До меня доходило лишь туманное голубое

мерцание. Я не знал, как глубоко сорвался, но слышал над головой

слабо доносившийся до меня отчаянный вой Ларса. Из этого я

заключил, что упал на большую глубину.

Когда способность рассуждать вернулась ко мне полностью,

я понял, что о спасении думать нечего. Ледяные стены были

гладкими, как шлифованное стекло. Мне оставалось только одно—

звать на помощь. И я кричал часами не переставая. Звук,

однако, оставался как будто внутри расселины и тут же замирал.

Ларе некоторое время отзывался на мои крики, потом все

стало тихо-тихо, как в могиле.

Я кричал час за часом, голос мой становился все более и более

хриплым.

Кроме того, хотя на мне и была надета теплая шуба, я стал

мерзнуть. В голову приходили самые страшные мысли.

Сколько я смогу еще продержаться здесь, под землей? Ноги

стали затекать; время от времени я должен был менять их

положение. Оглядевшись кругом, я еще раз обдумал свое положение

и ясно понял его полную безнадежность. Я опять стал кричать,

пока не потерял голос. Потом ощупал свои карманы в надежде

найти остатки пищи... Обнаружил сперва смятую сигарету, потом

извлек из кармана вот этот ножик...

(Это был один из тех больших ножей, которые перед отъездом

из Норвегии я роздал всем участникам экспедиции.)

Нож заставил меня встряхнуться. Я начал выбивать им в

ледяной стене небольшие углубления. В эти углубления всовывал

носки своих башмаков, затем, опираясь спиной о

противоположную стену, подтягивался немного кверху и полз так между

гладкими ледяными стенами навстречу синевшей наверху щели.

Больше всего я боялся как бы не сломать нож. Если б лезвие

сломалось, то все было бы кончено.

Работа была не из легких. Местами расселина расширялась