У каждого своя война

Борька заворочался, протяжно запели пружины панцирной сетки, и он тоже спросил:

- Ну вот ты для чего живешь?

- Не знаю... — вздохнула Настя. — Потому и спрашиваю.

- Ну и я не знаю! — решительно сказал Борька. — Бог все это устроил, у него и спрашивай.

- А ты в Бога веришь? — спросила осторожно Настя.

- В Бога? — Борька надолго задумался, продолжая курить. — Не знаю... Нет, наверное... Бабка наша верует... По-настоящему верует, а я... нет.

- И я — нет. Может, поэтому мы все такие несчастные?

- Ишь ты! — усмехнулся Борька. — По-твоему выходит, все верующие — счастливые!

-Да…

- Почему это?

- Потому что веруют.

- Слушай, Насть, не дави на мозги, а? Видал я этих верующих в лагере... Такие же, как все люди, только больше доставалось от начальства. Мордовали по-черному... — И Борька чуть не взмолился: — Кончай, Настя, у меня от твоих допросов голова заболела... Для чего люди живут? Кто для чего... У всех разные желания.

- А у тебя какое желание? — не отставала Настя, и Борьку это раздражало и удивляло — раньше ничего подобного не было.

- У меня много желаний. Все, кончай! — Он повернулся к ней, поцеловал в губы, пробормотал: — Вот чудная девка... и чего тебе такие дурные вопросы в голову лезут?

...Вечером следующего дня Борька с Ишимбаем пришли к «Балчугу». Борька остался у входа, объяснив Ишимбаю, как выглядит Игорь Васильевич, и, если его на эстраде нет, значит, не его смена, он будет работать на следующий день.

- Если не он, сразу сваливай, — сказал Борька. — Глаза там не мозоль.

Ишимбай ушел, и по тому, что он долго не возвращался, стало ясно, что Игорь Васильевич сегодня работает. Борька стал ждать. До закрытия ресторана оставалось чуть больше часа. Посетителей больше не пускали, но дверь то и дело открывалась, и в темноту набережной вываливались шумные пьяные компании, брели по слякотному тротуару, галдя и перешучиваясь. Иногда подкатывало такси, и пьяные люди погружались в него.

Борька курил, наблюдал и ждал.

Наконец из ресторана вышел Игорь Васильевич в своем ратиновом пальто с меховым воротником, в котиковой шапке «пирожком», которую почему-то стали звать «москвичкой». В руке он нес футляр с аккордеоном. Он помахал на прощание швейцару и двинулся по переулку. Буквально через десять-пятнадцать секунд из освещенных дверей выкатился Ишимбай, огляделся, надвинул «кепусю» на глаза и направился вслед за аккордеонистом. Борька не спешил — он хорошо знал дорогу, мог догнать их на любом отрезке пути.

Ишимбай шел следом за Игорем Васильевичем на расстоянии десяти-пятнадцати шагов, шел бесшумно, держась поближе к стенам домов.

Свернув два раза из переулка в переулок, Игорь Васильевич вышел к скверику. Время было начало двенадцатого, вокруг — ни души. Когда Игорь Васильевич пересекал скверик, идя между мокрых скамеек и черных голых деревьев, Ишимбай в три прыжка нагнал его, схватил за плечо, развернул к себе и прижал к дереву.

Здесь было особенно темно, и потому широкая улыбка на лунообразном лице Ишимбая казалась особенно зловещей. Игорь Васильевич сначала онемел от страха, потом хотел закричать, но Ишимбай зашипел, продолжая улыбаться:

- Пикнешь — зарежу... — И возле горла Игоря Васильевича блеснуло лезвие финки, чуть воткнулось в горло снизу вверх.

- Я... я... — пытался что-то проговорить Игорь Васильевич. — У меня нет денег... можете обыскать…

- Здесь нет — дома есть, — снова прошипел

Ишимбай. — Поставь ящик. Кому сказал, поставь ящик.

Игорь Васильевич отпустил ручку, и аккордеон со стуком упал на землю.

- Что там у тебя, а? — спросил Ишимбай.

- Аккордеон... — со стоном выговорил Игорь Васильевич, острие финки все больнее вдавливалось ему в горло.

- А говоришь, денег нет, ай-яй-яй, нехорошо врать, — покачал головой Ишимбай. — Слушай меня хорошо, или я тебе глаза и язык вырежу. Я знаю, где ты живешь, — давно за тобой смотрю. Жену твою знаю. Ниной зовут. Дочку знаю — Леной зовут. Дочку любишь?

- Люблю…

- Сейчас пойдешь домой и принесешь сюда двадцать кусков. Если к ментам пойдешь и скажешь, — я знаю — ты это можешь сделать, — меня возьмут, а тебя все равно прирежут, понимаешь? Я же не один, усек? Посмотри туда. — Ишимбай мотнул головой на противоположную сторону переулка — там, в стороне от тусклого фонаря, маячила черная фигура. Игорь Васильевич не мог признать в ней Борьку, но черную зловещую фигуру видел хорошо. — Так вот, если ты меня ментам сдашь, то найдут тебя в Москве-реке с двухпудовой гирей на ногах, да? На самом дне. Не скоро найдут, даже если очень хорошо искать будут, понял меня, сучара?

- П-понял... — Игорь Васильевич начал заикаться.

- И дочке твоей Лене, скрипачке, хана будет, и женушке твоей... Ну разве ты этого хочешь? Что молчишь, твою мать? Понял?

- П-понял... н-но у м-меня н-нет таких денег... — продолжал заикаться Игорь Васильевич.

- Врешь, есть, я знаю. Нету — достанешь. Запомни — тут дело без шуток. Иди домой и завтра приходи в это время сюда. Запомнил?

- Да. Хорошо. Спасибо. — Игорь Васильевич, вытаращив глаза, с ужасом смотрел на Ишимбая. Тот убрал финку и отступил на шаг.