У каждого своя война

- Нет, нет, я сейчас. Я сам, сам... — Игорь Васильевич бегом бросился к подъезду, бегом взбежал на свой этаж, открыл дверь и бегом пробежал по коридору, рванул дверь. В комнате было темно. Игорь Васильевич включил свет, кинулся к секретеру, открыл левый ящик, нажал секретную кнопку — сбоку медленно выполз совсем маленький ящичек. Игорь Васильевич взял из него ключ, быстро отпер в самом нижнем ящике еще один, выдвинул его — аккуратными пачками, перетянутыми суровой ниткой, там лежали пачки сотенных. «Портянки» — как их называли в народе за непомерную величину. Игорь Васильевич взял две пачки и с лихорадочной торопливостью проделал все операции в обратном порядке. Оглянулся на дверь в соседнюю комнату — там было тихо. Игорь Васильевич вытер обильный пот со лба и только теперь почувствовал, что по щеке течет что-то горячее и липкое. Он потрогал пальцами, увидел кровь, тихо охнул, тошнота подступила к горлу. Кровь натекла на ворот рубашки, на воротник пальто и на шарф. Игорь Васильевич достал платок, зажал им порезанную щеку и выбежал из комнаты. На кухне никого не было. Он обмыл лицо, смочил платок, вновь прижал его к щеке и побежал по коридору к двери. Выскочил на лестничную площадку, поскакал вниз по лестнице. Спустился всего на один пролет и налетел на Ишимбая, вскрикнул и отскочил к стене.

- Что ты такой пугливый, а? — улыбнулся Ишимбай. — Принес?

- Да.

- Давай тогда. — Ишимбай протянул левую руку, а в правой Игорь Васильевич вновь увидел финку. Он стал торопливо доставать из кармана пальто толстые пачки сторублевок, но они никак не хотели вылезать из кармана. Игорь Васильевич выронил на цементный пол платок, снова потекла кровь, и он почувствовал, как сердце то совсем замирает, то вновь начинает биться судорожными толчками. Наконец, вырвав из кармана обе пачки, Игорь Васильевич вложил их в широкую лапу Ишимбая.

- Будем считать или все по-честному? — улыбнулся Ишимбай, взвешивая на ладони пачки сторублевок.

- Там точно. Все пересчитано. Двадцать тысяч, — пробормотал Игорь Васильевич, прижимая к щеке мокрый платок.

- Когда к Гераскину пойдешь? — пряча деньги во внутренний карман пальто, спросил Ишимбай.

- Завтра пойду... завтра.

- Не забудь, пожалуйста. А то как бы опять двадцать кусков платить не пришлось.

- Завтра обязательно, — заверил Игорь Васильевич. — А где аккордеон? — вдруг забеспокоился он. — Где мой аккордеон?

- Да вон он стоит, с глазами у тебя плохо стало, Игорь Васильевич, — усмехнулся Ишимбай, кивнув на угол лестничной площадки, где, невидимый в темноте, чернел футляр с аккордеоном.

Игорь Васильевич кинулся к футляру, быстро ощупал его, открыл — аккордеон был на месте. Закрыв футляр, Игорь Васильевич вдруг сел на него и безутешно заплакал, крутя головой и подвывая. Беспросветный черный туман заволакивал глаза, неудержимо катились слезы, смешиваясь на раненой щеке с кровью, и соленые слезы больно щипали рану. На заплеванной грязной лестничной площадке сидел на аккордеоне уже пожилой, побитый жизнью человек и горько, безутешно плакал. И все же вместе со слезами приходило облегчение…

На радостях Борька и Ишимбай отправились разыскивать Дениса Петровича, нашли его неподалеку от Марьиной рощи на одной «хазе» на Трифоновке и одарили пятью тысячами. Денис Петрович, услышав рассказ Борьки про Игоря Васильевича, тоже хохотал, крутил головой и приговаривал:

- Ну, молодежь, далеко пойдете... Ну, Борис, коммерческая голова! По какой статье пойдешь, знаешь? Шантаж и вымогательство, уразумел?

- А нам, татарам, все равно! — скалился Ишимбай. — Что вымогать, что воевать! Вымогать лучше — пыли меньше!

И только под утро следующего дня, опухший от пьянки, в грязной рубашке, Борька заявился к Насте, сказал хрипло:

- Собирайся, Настюша, в Гагры поедем, — и стал выкладывать на стол деньги, — пять косых нам хватит?

- Где ты был? — со страхом спросила Настя, кутаясь в шаль.

- Где я был, там меня и след простыл. Собирайся.

Такси поймаем, по дороге пожрать чего-нибудь купим — и на вокзал!

А Игорь Васильевич на следующий день действительно отправился к участковому Гераскину и забрал свое заявление на Степана Егорыча. Гераскин был так поражен, что некоторое время никак не мог сообразить почему, потом спросил, глядя на заклеенную пластырем щеку Игоря Васильевича:

- Где это вы щеку так себе рассадили, Игорь Васильевич?

- Брился, понимаете ли, пальцы в мыле — вот бритва-то и соскользнула, — пояснил Игорь Васильевич, и Гераскин сразу понял, что он брешет как сивый мерин, что произошло нечто из ряда вон выходящее, только незачем ему, Гераскину, докапываться до правды.

Но что-то определенно произошло, что-то заставило Игоря Васильевича униженно просить обратно свое заявление.

- Значит, неправду в заявлении написали? — решил поизмываться над ним Гераскин. — А у нас за ложные наветы на трудящихся знаете что полагается? Эт-то, видите ли, дело серьезное! Я уже дал делу ход, на каком же основании я его закрывать буду? Что вы из меня-то дурака делаете? Это же официальные бумаги, а не фитюльки какие-нибудь. Ишь, заберу заявление! Быстрый какой!