У каждого своя война

- Я человек взрослый, а ты еще пацан. — Она подмигнула, взъерошила ему волосы на затылке. — Я целую семью кормлю, понял? Отец-инвалид да сестренка с братом, понял?

- А мать? — спросил Робка.

- Умерла в прошлом году... Болела долго. — Опять глаза у нее сделались темными и грустными. — Так я с ней намучилась, так намучилась. Рак желудка у нее был…

Они сидели за столиком рядом с громадным фикусом в обернутой серебристой фольгой кадке. А над ними в широченной багетовой раме висели знаменитые «Мишки в сосновом лесу».

- В школу совсем ходить не будешь, что ли? — спросила после паузы Милка и опять уставилась на него своими глазишами.

- Почему? Буду... прогуливаю много... — он сокрушенно вздохнул, будто сам переживал и корил себя за это.

- А чего? Учиться неинтересно?

- Да нет, почему?.. Математика проклятая замучила, а так ничего…

- Учись, Робка. Работать еше хуже. В столовке за день так набегаешься — ног под собой не чуешь…

А жизнь проходит! — она засмеялась. — А ведь она дается человеку один раз!

- И прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно... — улыбаясь, продолжил Робка знаменитое изречение из «Как закалялась сталь» Островского.

- А у тебя отец-мать живы, Робка? — перебила она вопросом.

- Живы... Только отца нету…

- Бросил, что ли?

- Да нет... с фронта не пришел... — Робка прикусил губу. — В извещении написано: «Пропал без вести»…

- Наверное, погиб... — сочувственно проговорила Милка и положила свою руку на руку Робки. — А мать ждет, конечно?

- Да нет, уже не ждет... — усмехнулся Робка. — Мужика давно привела. Отчим называется…

- Ох, Робка, Робка, что поделаешь... у многих так... Он тебя не бьет?

- Кто?

- Ну отчим? — она погладила его руку, стиснула ласково.

- Пусть только попробует, — зло усмехнулся Робка. — Прирежу…

- Ты на мать не злись... знаешь, по-всякому бывает... Стерпится — слюбится, так говорят…

- Да иди ты! — вдруг психанул Робка и вскочил, вырвав свою руку из ее руки. — Раскудахталась, как клушка! Тебе-то что? Такая сердобольная, прям дальше некуда!

Милка совсем не обиделась, взяла его снова за руку, потянула к себе, усадила обратно на стул — лицо у нее было виноватым, а глаза печальными и ласковыми.

- Ох, прости, Робочка... Обиделся? Я ж не хотела... Ну прости... А отец кем воевал?

- Танкистом был... — нехотя процедил Робка, отвернувшись.

- И мой танкистом был, — слабо улыбнулась

Милка. — Орденов у него — ужас сколько... А с войны слепой пришел... — она погладила его по плечу, вздохнула. — Так на него иногда смотреть страшно — лицо все обгорелое... не лицо, а маска... Вот не поверишь, а иногда вдруг думается... Может, лучше убили бы его, чтоб так не мучился... Ох, гадина я, такая гадина... — Голос у нее задрожал, глаза наполнились слезами, и они медленно поползли по щекам.

Робка растерянно смотрел на нее.

- Я сейчас, сейчас... — она виновато улыбнулась, стала утирать слезы, шмыгнула носом. — Три танкиста выпили по триста.…

Снова зазвучала мелодия танго, и центр зала стал заполняться танцующими парами. Робка и Милка теперь танцевали медленно, прижавшись друг к другу, Робка ощущал ее всю, гибкую, сильную и такую красивую. Она вдруг коснулась губами его уха, прошептала:

- Ты мне очень нравишься, Робка... очень, очень…

Он проглотил шершавый ком в горле, ответил хрипло:

- И ты мне…

Она улыбнулась, опять прошептала:

- Это ведь ничего, что я тебя старше? Всего-то на полтора года, правда, ничего?

- Конечно, ничего... — И душа Робки полетела в голубое поднебесье, подхваченная розовыми, с белыми крылышками амурами, он ничего уже не видел перед собой, кроме сияющего Милкиного лица, ее больших ласковых глаз. Никогда прежде Робка не испытывал ничего подобного.

Они танцевали танец за танцем, никого не видя вокруг и ничего не слыша, кроме мелодии танго. У него мурашки бежали по коже, когда он касался губами ее волос, щеки, когда чувствовал, как ее пальцы гладят его шею, а когда она тихо поцеловала его в щеку, у Робки и вовсе потемнело в глазах.

Они ушли из клуба чуть ли не самыми последними, когда в зале стали гасить огромную хрустальную люстру и дежурная несколько раз произнесла противным металлическим голосом:

- Вечер закончился, товарищи. Прошу покинуть зал.

Робка провожал Милку домой. Они шли плохо освещенными кривыми замоскворецкими переулками и разговаривали без остановки.

- А ты «Тарзана» все серии видел? — спрашивала Милка.

- Три только... такие очереди, озвереешь.

- А «Сестру его дворецкого» с Диной Дурбин?

- Нет, не видел... Мать как-то говорила, что это ее любимое кино.

- А «Багдадский вор»? — не унималась Милка.

- Видел! Моща кино!

- А тебе какие кино больше нравятся, про войну или про любовь?

- Про войну, — признался Робка, — «Константин Заслонов» нравится, «Секретарь райкома»... или вот это — «Королевские пираты» — ух, сила! Мне даже по ночам снилось! Как они там здорово на шпагах дерутся! Мы во дворе потом такие побоища устраивали…

- А мне больше про любовь нравятся... — Она опустила голову, задумалась. — Чего в войне хорошего? Как людей убивают? Так это только в кино понарошке убивают, а в жизни... по-настоящему…