У каждого своя война

- Война — занятие мужчин... — важно произнес Робка. Эту фразу он услышал от историка Вениамина Павловича и почему-то запомнил. Теперь вот сказал к месту. Но Милка глянула на него и рассмеялась:

- Где это ты вычитал? Или услышал от кого?

- Историк наш любит повторять... запомнилось, — смутился Робка.

Милка взяла его под руку, притиснула к себе крепко, пропела грустно-весело:

Робка-Робочка, клеш да бобочка.
Белый шарфик, прохоря! Полюбил бы ты меня! —

и опять засмеялась.

Вот и пришли. Милка остановилась у подъезда старого четырехэтажного дома.

- Завтра придешь? — спросила она.

- Приду... — Робка носком ботинка поковырял асфальт, сунул руку в карман и достал два рубля с мелочью. — Возьми, пожалуйста, Мила.

- Ух ты какой гордый, — нахмурилась она и вдруг обняла его и поцеловала в губы.

У Робки перехватило дыхание, белый свет померк перед глазами, и он издалека услышал ее насмешливый голос:

Ох, Робка, красавец парень, а целоваться не умеешь! Ведь я тебе говорила, что не умеешь! Чего до сих пор не научился?

А где мне было учиться? — совсем глупо спросил Робка, и Милка хихикнула, зажала себе рот ладонью.

- Ну, со своими... одноклассницами... — весело сказала она.

- Они тоже небось не умеют... — Робка тоже расплылся в дурацкой улыбке.

- Хочешь, научу? — шепотом спросила Милка, прижавшись к нему.

И вновь огненная дрожь пробежала по всему Робкиному телу, и в горле пересохло, и он едва пошевелил шершавым языком:

- Научи…

Она потянула его в подъезд и там, в темноте, обняла изо всех сил и поцеловала. Кепка с головы упала на пол. Милка ерошила его волосы, гладила кончиками пальцев по лицу и прижималась к нему так тесно, что он почувствовал, что ее тело тоже все дрожит. Вдруг она отодвинулась от него и проговорила совсем серьезно:

- Только никогда не думай обо мне плохо... Никогда, хорошо?

- Хорошо... — прохрипел он и теперь сам обнял ее, прижал к себе и стал жадно, ненасытно целовать.

Они несколько раз прощались и все не могли оторваться друг от друга. Обнявшись, разговаривали полушепотом обо всем и ни о чем, как это бывает у влюбленных — все равно, о чем разговаривать, лишь бы слышать голос друг друга. За грязным пыльным окном подъезда медленно серел рассвет. Первой спохватилась Милка:

- Ой, всю ночь процеловались! А мне на работу спозаранку — обещала девчонкам пораньше прийти, уборку затеяли, а то на кухне грязь непролазная и крысы бегают! — она все это выпалила без остановки, чмокнула Робку в щеку и застучала каблучками вверх по лестнице.

Люба тоже не спала, когда заявился Робка. Она перешивала старую отцовскую рубаху. Светила лампа в красном абажуре с мохнатыми кистями, висевшая низко над столом — предмет гордости. Люба купила ее по дешевке на Бабьегородском рынке у какой-то старухи. Уютно стрекотала швейная машинка «Зингер», еще довоенного производства, свет лампы освещал лицо матери, снующие проворно руки. Она вздрогнула и подняла голову, услышав, как щелкнул замок входной двери, потом раздались шаги по коридору, такие знакомые шаги. Вся квартира спала, и потому шаги эти были особен но хорошо слышны. Мать дождалась, когда Робка вошел в комнату, и тут же опустила голову, быстро завертела ручкой машинки. Ровный механический стрекот наполнил комнату.

- Извини, мам... — негромко проговорил Робка от порога. — Я девушку провожал…

- Девушку... — неопределенным тоном хмыкнула мать, странная улыбка появилась на ее лице и какая-то растерянность во взгляде. Собралась обрушиться с руганью, а тут — на тебе... девушку провожал... И не врет, кажется, и голос тверезый, и вид какой-то... чокнутый... Мать, обернувшись, посмотрела на него, спросила: — Есть будешь? На кухне треска жареная на сковородке. Подогрей только.

- Да не хочется что-то... — Робка неуверенно улыбнулся. — Спать хочу…

- Понятное дело, — усмехнулась Люба и снова отвернулась к машинке, завертела ручку, спросила: — Ну что, кончилась твоя учеба, раз по свиданкам стал бегать.

Учитель истории приходил, спрашивал, почему в школу не ходишь? Не тянет, да? Скучно учиться?

- Почему? — Робка прошел к старому кожаному дивану, стоявшему в углу рядом с кроватью бабки, отгороженной ширмой, стал раздеваться. — Директор не пускает.

- Почему это не пускает?

- Велел, чтобы ты в школу пришла. Дневник отобрал.

- Опять что-нибудь нашкодил? — Мать перестала вертеть ручку машинки, посмотрела на сына.

- Да ничего не нашкодил, — покривился Робка. — Кто-то стекло на первом этаже расколотил, а директор считает, что это я.

- Какое стекло? — не поняла Люба.

- Ну, у директора в кабинете... Кирпичом засветили. Так этот кирпич прямо директору на стол упал, — Робка злорадно ухмыльнулся.

- Кто ж эту гадость сделал?

- А я знаю?

- Знаешь, конечно. Или ты это сделал, или знаешь, кто разбил.

- Ну знаю, и что с того?

- Ах, ты товарища выдавать не хочешь? А то, что тебя вместо него в школу не пускают, этому товарищу не стыдно?

- А что он может сделать? Он же не виноват, что директор на меня думает?