У каждого своя война

- А кто это сделал? — спросила Люба для проформы, потому что и в мыслях не могла допустить, что ее Робка кого-то выдаст. И конечно, услышала то, что и ожидала услышать:

- Не знаю…

- Вот поэтому директор тебя и не пускает, шпану и прогульщика. Зачем тебя пускать-то? Чтоб ты другим учиться мешал? — Люба смотрела на него усталыми печальными глазами. — Не хочешь учиться — не надо, неволить не стану. На завод иди. Или вон на стройку к Федору Ивановичу... Неужто у матери на шее сидеть собрался? А может, воровать станешь? Вижу, тебя на блатную романтику потянуло…

Робка молчал, расстилая на кожаном диване простыню и одеяло. Спиной он чувствовал требовательный взгляд матери и не знал, что ответить. Можно, конечно, начать отпираться, уверять мать, что он жаждет учиться, что никакая он не шпана, но…

- Ты думаешь, для чего я живу? Чтоб тебя на ноги поставить... Бабушку прокормить... Чтобы ты человеком стал, а не каким-нибудь... отбросом общества... Вот Борька вернется, кому хлопот прибавится? Матери! Если опять за старое возьмется, задушу собственными руками! И ты... в общем, решай сам: не хочешь учиться — иди работать…

- Сказал же, директор не пускает... — пробурчал Робка и юркнул под одеяло, накрылся с головой. Стало тихо, вновь застрекотала швейная машинка. —

Мам... — спросил из-под одеяла Робка. — А ты про отца справки не наводила? Может, он живой... где-нибудь живет себе…

- Ну если б он был живой, разве ж он к нам не вернулся бы? — мать обернулась к дивану, усмехнулась.

- Вон дядя Толя из сороковой квартиры. В прошлом году вернулся.

- Так он в плену был... потом сидел... Отсидел свое и вернулся, — ответила мать.

- За что сидел?

- За то, что в плену был.

- И что, всех, кто в плену был, сажали? — Робка сдернул одеяло с головы, тревожно посмотрел на материнскую спину, затылок.

- Не всех, конечно... кому какой следователь попадался... кому везло, а кому... — с некоторой растерянностью в голосе отвечала мать.

- Так, может, и отец в плену был?.. А потом его посадили?

- Мы бы тогда знали, Робик. Он бы нам тогда написал... — Она задумалась, глядя в пустоту, повторила убежденно: — Обязательно написал бы. Он знаешь как тебя любил? — Глаза матери засветились воспоминаниями, и дрожащая улыбка появилась на губах. — Ты еще в люльке лежал. Вот он подойдет, посмотрит на тебя и плачет... — и у Любы в глазах заблестели слезы. — Любка, говорит, у меня двое сынов, я самый счастливый человек на свете…

- А кого он больше любил, меня или Борьку? — ревниво спросил Робка.

- Разве можно любить больше или меньше? — качнула головой Люба. — Можно просто любить — и все... И вас он любил... и меня... — Заскорузлым пальцем она смахнула слезу со щеки, шмыгнула носом и проговорила строгим голосом: — Дрыхни, спрашивалыцик! И чтоб завтра в школу отправлялся! Еще раз прогуляешь — шкуру спущу!

...Костина мама была молодая, красивая, в каком-то жутковато-роскошном халате небесно-голубого цвета, пышная прическа с шестимесячной завивкой, холеные руки с огненно-красными лаковыми ногтями. И прихожая была у них царственная: громадное зеркало в тяжелой раме красного дерева, какие-то диковинные китайские вазы, на которых были изображены пузатые полуголые люди с тощими бородками и узкоглазые красивые женщины в разноцветных кимоно, и деревья в горах, и причудливые птицы. Холодно поблескивал навощенный паркет в убегающем в глубь квартиры коридоре.

- Здравствуйте, мальчики, — голос у Костиной мамы был глубокий, бархатный. — Как вас зовут?

- Богдан... — сказал Володька, прикрыв сумкой с книгами заплаты на коленях.

- Роба... — сказал Робка.

- Что это за имя «Роба»? — удивилась мать Кости, с улыбкой глядя на ребят. — Роба — это, кажется, матросская одежда?

- Имя такое есть... — терпеливо пояснил Робка, хотя Костина мать уже вызвала в нем тихое раздражение и неприязнь. — Роба... Роберт…

- Ах, Роберт... — милостиво улыбнулась Костина мама, — ну это совсем другое дело. Красивое имя. Ну что, Костик, приглашай друзей, чего ты их держишь в прихожей?

- Во дает! — разозлился Костик. — Сама их держит, а меня спрашивает? Выяснения устроила, что за имя и откуда взялось? А я опять виноват.

- Не хами, пожалуйста, Костик, — сохраняя вежливую интеллигентность, слегка нахмурилась мать. — Разве я так учу тебя разговаривать с матерью?

- У меня есть учителя и получше, — парировал Костик и первым двинулся по коридору. Ребята неуверенно топтались на месте.

- Идите, мальчики, идите. Костик угостит вас чаем, — милостиво улыбнулась Костина мама, и ребята пошли.

В этой квартире, огромной и светлой, были и гостиная, и кабинет Костиного отца, и спальная, и отдельная комната для Кости, и просторная белая кухня с двумя огромными пузатыми холодильниками, которые Богдан, например, вообще видел воочию впервые.

- Че это? Холодильники, что ли? — шепотом спросил Богдан, выпучив глаза.

- Ну.

- Громадные какие, как в магазине... А зачем им два?

- У Костика спроси, я откуда знаю? — так же шепотом отвечал Робка.

- Ну хоромы-ы... — шептал Богдан пришибленно. — И они что, тут всего втроем живут?

- Не знаю... наверное…