У каждого своя война

- Будешь оттуда деньги присылать.

- Не, я Москву люблю... никуда не хочу — дома хочу…

- Эх, Вовка, скучный ты человек... как штаны пожарника, серые и водостойкие, — вздохнул Робка, — полное отсутствие фантазии…

- А ты, романтик прохладной жизни, — усмехнулся Богдан, — ты с Милкой всерьез ходишь или так просто?

- Тебе-то что?

- Мне-то ничего, а вот Гаврош узнает — плохо будет, башку оторвет. Это же его кадр, а не твой. Нарываешься, Робка.

- Он ее купил, что ли? — упорствовал Робка, хотя понимал, что правота в словах друга есть.

- Он с ней раньше тебя ходил.

- А теперь я с ней хожу, ему-то что? Она же сама этого захотела.

- Баба она и есть баба, у нее семь пятниц на неделе, — по-взрослому рассудительно сказал Богдан. — Гляди, Роба, найдешь на свою голову приключений…

Тебе что, в школе мало девок? Вон эта... Карасева — ну просто пончик! И ржет все время! — Богдан расплылся в улыбке. Он не умел долго быть серьезным. — Я ее за задницу ущипнул на переменке, она как давай хохотать!

- Вот и щипай свою Карасеву, — зло огрызнулся Робка, — а в мои дела не лезь, понял?

- А я и не лезу! Больно надо! Только я тебе друг, а не портянка! И у меня за тебя душа болит! Переломают тебе ребра — и будь здоров, не кашляй!

- Не каркай, Богдан, и без тебя тошно!

- Чего тебе тошно! Такую бабу отхватил, и тошно ему.

- Ты же говорил, она тебе — никак? — улыбнулся Робка.

- Ну и никак! Тощая какая-то! Ноги — соплей перешибешь!

- Все понял, — опять улыбнулся Робка. — Тебе Карасева больше нравится.

- Куда ей до Карасевой! Там хоть посмотреть есть на что! Кровь с молоком!

- А ты чистый колхозник, Богдан!

- Ну и что? Мои все родичи из деревни, значит, и я деревенский. А че в этом плохого?

- Ничего, Богдан, абсолютно! И мои родичи из деревни. Бабка вон до сих пор по своей Онеге плачет.

- Знаю, слышал через стенку, как она воет, когда одна сидит…

- Да-а, Богдан... — вздохнул Робка. — Каждый человек должен жить, где его душе хочется... А так не выходит…

Вечером Люба варила на кухне картошку, когда через открытую дверь из комнаты Степана Егорыча донесся государственный голос Левитана. И было в этом голосе что-то такое, что заставило Любу вздрогнуть, замереть напряженно у плиты.

«Передаем сообщение ТАСС...»

Степан Егорович простучал деревянной ногой через кухню, уселся у своего стола.

«Американский патрульный самолет пересек государственную границу СССР в районе...»

Степан Егорович сжал кулаки, слушал, опустив голову, и на висках у него вдруг быстро забилась, запульсировала вена. А Люба с покорным страхом думала: «Господи, что ж это, а? Неужели опять начнется?» «С ближайшего аэродрома по тревоге было поднято в воздух звено советских истребителей. Несмотря на неоднократные приказы с воздуха и земли следовать за ними, американский самолет изменил направление и пытался скрыться. Головной советский истребитель открыл огонь по американскому самолету. Самолет задымился и стал снижаться, затем упал в северном районе Охотского моря... Нота правительства СССР правительству США...» «Неужели снова?..» — с тоской подумала Люба, и под сердцем у нее стало пусто, все внутри обмерло — больше всего на свете, больше чумы и смерти, всех самых ужасных несчастий она боялась войны.

Голос Левитана умолк, зазвучал тихий вальс.

На кухне все молчали. Люба и не заметила, что пришли Игорь Васильевич, Зинаида, жена Сергея Андреевича Люся. Чуть позже подошел Сергей Андреевич.

- Так, твою мать... — выругался Степан Егорович и хлопнул себя по колену. — Выходит, мало повоевали! Еще хочется…

- Правительство не допустит, — решительно сказал Игорь Васильевич.

- Чего? — мрачно спросил Степан Егорович.

- Войны!

- Тоже мне Молотов нашелся, — презрительно сказала Люся.

- Люсь, шла бы ты к себе, — тихо сказал Сергей Андреевич.

- А его никто и спрашивать не будет! — сказал Степан Егорович. — В сорок первом-то тоже не больно товарища Сталина спросили! А как вмазали нам по сопатке, так мы до самой Москвы прочухаться не могли.

- Что верно, то верно... — задумчиво подтвердил Сергей Андреевич.

- Я этих разговоров, считайте, не слышал! — повысил голос Игорь Васильевич. — За такие разговоры знаете что полагается!

- Знаем, грамотные, — усмехнулся Сергей Андреевич, — что полагается и кому полагается!

- Думаете, одни вы воевали?! Хотя такие гордые, прям не подступись! Думают, им все дозволено! Все воевали! Вся страна, понимаете, напрягала силы!

- Особливо ты напрягался, Игорь Васильевич, — усмехнулся Сергей Андреевич, — в Алма-Ате…

- Он там одним органом, не при женщинах будь сказано, груши околачивал, — добавил с издевкой Степан Егорович.

Женщины засмеялись оскорбительным смехом, смотрели на Игоря Васильевича очень двусмысленно.

- Ох, Игорь Васильевич, показал бы этот свой орган, — сказала Зинаида, хохоча, — которым груши околачивал!

- Да у него там небось ничего и не осталось! — хихикнула Люся.

- Бабы, бабы! — предостерегающе прикрикнула Люба.

Игорь Васильевич стоял бледный, сжав кулаки. Потом визгливо крикнул, сверкнув глазами на Сергея Андреевича: