У каждого своя война

- А ему мамка не велит! — весело хмыкнул Ишимбай, оскалив широченную пасть, полную крупных зубов, один из которых был золотой.

- Жениться хочет, а мамка не велит! — засмеялся Гаврош. — Во дела! Гулять хочу! Жениться хочу! А мамки боюсь!

- Не трогай его, — тихо попросила Милка.

- Слово невесты — закон! Для жениха! — изрек Ишимбай, и Валька Черт с готовностью заржал.

Отпустил бы я домой тебя,
Воровать ты буде-ешь.
А напейся ты воды холодненькой —
Про любовь забуде-ешъ, —

с надрывной тоской пел Денис Петрович, на лбу выступили крупные капли пота, щека с глубоким шрамом нервно подергивалась. Что ему вспоминалось в эти минуты? Холодные бараки, дымный стылый воздух тайги, прожигающий при каждом вдохе до кишок, одеревенелые от мороза пальцы рук и ног, бездонные ночи, пачки кодеина, которые запивал теплой водой из мятого закопченного чайника, поножовщина с суками и молодые годы, ускользающие незаметно здоровье, силы, и оставалась только надломленная, озлобленная душа. Денис Петрович пел, и была в песне, в его хриплом глуховатом голосе угрюмая сила отщепенца, давно уже презирающего смерть и живущего по закону: сегодня умри ты, а завтра я. Катерина Ивановна слушала его, подперев кулаком щеку, ее глаза наполнились пьяными слезами, вдруг она упала головой на стол, вцепилась себе в волосы, завыла истошно:

- Гришенька-а, сокол мой, сил больше нету ждать тебя…

И все за столом молчали, даже Денис Петрович перестал петь. Катерина Ивановна выпрямилась, всхлипывая, попробовала налить в стакан, но в бутылке ничего не было. Гаврош схватил полную бутылку, стал наливать, бормоча потерянно и даже виновато:

- Ну че ты, мать, мокроту разводишь. Я же считаю, четыре года и три месяца ему осталось.

- Думаешь, сладко ему там? — Катерина Ивановна утерла слезы, взяла стакан.

- Трус в карты не играет, — прогудел Ишимбай. — Говорят, на ноябрьские амнистия будет.

- Какая амнистия, что ты плетешь? — зло оборвал его Денис Петрович, и стало понятно, что он здесь главный и все боятся его. — Какая амнистия, если он по третьей ходке пошел? — Денис Петрович вновь ущипнул струны гитары. — Ничего, Катюха, терпи, такая твоя доля…

- Вон у Робки братан старшой тоже срок мотает, — сказал Гаврош. — Мы с ним по одному делу шли.

- Сколько? — спросил Денис Петрович.

- Восемь лет дали, — негромко ответил Робка.

- Вот дела, Денис Петрович! — добавил Гаврош. — Первая ходка, а под амнистию не попал, чего так?

- Я откуда знаю? Небось режим нарушал, в БУРах много сидел — вот и не сочли…

- Н-да-а... — протянул Гаврош. — Он вообще-то малый гоношистый.

- Два брата-акробата? — усмехнулся Денис Петрович. — Я ж говорю, он мне еще тогда приглянулся — надежный пацан... Тебя как зовут-то, запамятовал?

- Роберт…

- Хорошее имя, иностранное! Значит, братана ждешь?

- Жду. — Робка сидел опустив голову.

- Батя на войне погиб? — опять спросил Денис Петрович.

- Пропал без вести…

- О, дело дохлое, — покачал головой Денис Петрович.

- Хватит тебе, Денис, — вздохнула Катерина Ивановна, — что пристал к человеку? Думаешь, ему приятно допросы твои слушать? — Она выпила, захрустела огурцом, глаза ее прояснились, улыбка появилась на повлажневших губах. Она обняла Робку за плечо, встряхнула его. — Э-эх, Робка, ребятки вы мои бедовые! Ну-ка, Денис... дай-ка спеть, что ли.

- Давай, мадама! Жентльмены всегда готовы! — ухмыльнулся Денис Петрович и заиграл на гитаре.

Катерина Ивановна глубоко вздохнула, будто освобождаясь от душевной тяжести, окинула всех затуманенным взглядом, улыбнулась и запела с бесшабашной удалью:

Окрасился месяц багрянцем,
Где волны бушуют у скал,
Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал…

И все за столом, за исключением Милки и Робки, дружно подхватили:

Ты правишь в открытое море,
Где с бурей не справиться нам,
В такую шальную погоду
Нельзя доверяться волна-а-ам…

А Робка и Милка смотрели друг на друга, и Гаврош время от времени перехватывал эти взгляды, улыбался криво, но продолжал петь, потом вдруг нахмурился, и лицо его стало недобрым. А затем он нахально обнял Милку, притянул к себе, вызывающе глядя на Робку, дескать, смотри, пацан, она моя! Он захотел поцеловать ее на глазах у всей компании, но Милка отвернула лицо, пытаясь оттолкнуть его. Робке стало жарко, в голове зашумело, голоса поющих сделались далекими и тонкими. Ну зачем он пришел сюда? Что хотел увидеть? Что сказать хотел? Ах да, он ведь в Мурманск собрался уезжать! В дальние моря ловить селедку! Хлебать соленую морскую волну! Смотреть смерти в глаза и закалять характер! Да вот она, твоя смерть, Роба, смотри, закаляйся! Вот она, твоя улыбающаяся погибель, в объятиях другого парня, смотрит на тебя с улыбкой, и глазки блестят, и щечки горят! И не спастись тебе, Роба, от этой погибели ни в каких самых далеких морях-океанах!