У красных ворот

— Как же вы могли оговорить ни к чему не причастного и ни в чем не повинного человека? Мерзавец вы и негодяй, преступник перед богом и людьми!

И все в таком же духе. Я, конечно, говорил это от души, искренне ненавидя Горбаня — олицетворенную причину провала нашего восстания.

Скоро мы достигли ворот тюрьмы, куда нас вели, и я вошел туда в достаточно бодром настроении: затеплилась надежда выкрутиться из лап контрразведки и помочь товарищам».

…Постучали в дверь.

— Да, — сказал Сергей.

Вошла Елена Анатольевна:

— Сереженька! Доброе утро! Ты не опоздаешь на работу? Завтрак на кухне.

— Доброе утро, бабуля. Вот не могу оторваться от рукописи деда.

— Мы еще поговорим о ней, Сереженька. Это ведь наше с ним время. Так много там дорогого. Как настроение?

— Нормальное.

— Ну и хорошо. Ты не нравился мне в последние дни.

Она ушла.

Страницы дедовской рукописи, напечатанной на машинке, правленной кое-где синими чернилами, излучали давно ушедшее время; все это каким-то таинственным образом пленило Сергея, заставляло его перемещаться в прошлое, незримо присутствовать там, вживаться в молодость деда, в него самого.

Меркли горести Сергея, Вика отдалялась, уходила куда-то в глубину сознания…

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮБОВИ ИОНОВНЫ

«21 марта 198… года.

На днях дома у нас была очередная „пятница“. Теперь она устраивается реже, чем при папе. Но мама все старается поддержать эту традицию. Стало труднее собрать всю семью за одним столом. И это, конечно, грустно. А ведь очень нужны такие интимные семейные праздники. Особенно для сыновей и дочерей. Это тот случай, когда без нотаций, нравоучений в них проникает доброе, идущее от теплоты давнего семейного очага данной фамилии, если, конечно, доброе у нее было. Без хвастовства скажу: у нас оно было.

Очень хорошо помню бабушку Фаину — мать отца, маленькую, сухонькую старушку. Мне всегда казалось фантастичным, что у нее было одиннадцать детей — моих дядей и тетей, которых она смогла воспитать и вывести, что я считаю самым главным, в честные люди. Сделала она это почти одна, мой дед умер рано. В этой большой семье старший помогал младшему подыматься по ступенькам жизни.

Трое из сыновей делали революцию, четвертый, сочувствующий своим братьям, был штейгером на шахте, по-нынешнему техником. Ну а тетушки мои, они-то повыходили замуж еще в конце десятых годов нашего века, стали хорошими матерями семейств и вырастили моих двоюродных братьев и сестер, нам уже, слава богу, под пятьдесят и больше. И в общем, мы тоже выросли порядочными людьми — сохранили традиции семьи. Папа говорил по этому поводу: „Кровь сказалась“.

Теперь мы с Федором должны вырастить Сергея. В общем-то, он определился. И возможно, я неправильно выразилась — „вырастить“. Очевидно, теперь моя и Федора задача — направлять его молодую жизнь, насколько это возможно. Наше желание — естественное, скромное и в то же время значительное: хотим, чтобы он продолжил свое образование.

Я рада его размолвке с Викой, разные они, и ничего путного у них не выйдет, хотя Сергей уверяет, что любит ее. А я думаю, что тут с его стороны — сильное физическое влечение. Сказывается возраст и ничего более.

У Сергея и Вики разные интеллекты. Но не это главное — более низкую духовность можно повысить, важно другое, и это страшно: у них разное мировоззрение, они по-разному принимают окружающую материальную и духовную жизнь.

Мне, конечно, ближе всего наш с Федором случай. Но, наблюдая жизнь, думаю, что он не такой уж редкий. Перед глазами родители учеников моей школы, где я преподаю историю и руковожу классом.

Так вот, я и Федор. Тогда, в сорок седьмом, встретились люди неодинаковых интеллектов. И понятно почему. Разные семьи, разные школы, разные города. Вначале Федор интеллектуально уступал мне, а сейчас превзошел. И я с чистой совестью говорю: он кандидат исторических наук. Федор — ученый без скидок. Другое дело — досталась ему ученость большой кровью: он стал язвенником, гипертоником.

В общем, я все к тому же — интеллекты можно уравнять. А вот если оценки, что в жизни хорошо, а что плохо, у нее и у него различны, то тогда это безнадежно, Такие люди не должны, как говорится, идти к алтарю. У Федора и у меня эти оценки совпали. В наших несхожих семьях было общее. Простые люди из Ахтырки и интеллигентные из Москвы имели одну нравственную основу. Я вообще-то против понятия „простой человек“, и тут я неоригинальна: единомышленников у меня много. Прежде всего это обидно для того, кого считают простым. Таким образом его как бы признают неполноценным. А сколько случаев, когда так называемые простые люди оказывались нравственно куда выше непростых, скажем, с университетским дипломом, а порой и занимающих высокое общественное положение.

Выросший в рабочей семье Федор оказался щепетильным человеком. После женитьбы он мне сказал:

— Слушай, Любочка, большая просьба есть: жить тильки на свои гроши. У батьков их брать не будем. Не хочу сидеть у них на шее. Проживем на твою и мою стипендии, плюс к этому я подработаю, може, грузчиком в магазине или на железной дороге.