У красных ворот

Зашел официант и спросил:

— Валентин Васильевич, горячее подавать?

— Минут через сорок, — бросил недовольно Звягинцев. — Так вот, Вика, вас должны окружать изящество и красота. Вам может быть доступно многообразие удовольствий. Их несут одежда, вещи в быту разного назначения, не всем доступные, курорты, заграничные поездки, общение с людьми высшего круга, зрелища… Особый вопрос — работа. Вот вы сейчас ходите на нее без удовольствия?

— Да, — ответила Вика.

— Но ведь бывает и по-другому. Работа может быть престижной и приносить удовольствие. Вы не находите?

— Интересно, какая же? — спросила она с любопытством.

— Косметичкой в популярном косметическом кабинете. Как вы на это смотрите?

— Но ведь это… — начала Вика.

Звягинцев перебил ее:

— Вы хотите сказать, что устроиться косметичкой трудно?

— Да.

— Трудно, но можно. Вас такая работа устраивает?

— Не смела и мечтать.

— Вот видите. Но надо быть хорошей косметичкой. Чтобы женщины стремились сесть к вам в кресло. Понимаете, Вика? Это связи и деньги.

Она кивнула головой.

Принесли шашлык по-карски. Они ели его, запивая «чинзано». За кофе глясе он сказал:

— А теперь, милая, протяните мне ваш безымянный пальчик.

Звягинцев вынул из внутреннего кармана пиджака уже знакомую Вике коробочку, открыл ее, достал оттуда то самое кольцо, которое Вика недавно отвергла, и надел на ее палец.

— Я так боялся, что оно вам будет велико, но вижу — в самый раз.

СЕРГЕЙ

В первый же момент после того, как он прочел письмо Вики, почувствовал удушье. Пытался вздохнуть полной грудью, но не мог. Так бывало во сне, когда утыкался носом в подушку. Ему захотелось бежать из своей комнаты. Скорей на воздух!

Сергей рванул с вешалки пальто, выскочил в сырость угасающего декабрьского денька. Шел мокрый снег, таяло. Невидимый обруч, стягивающий грудь, медленно отпускал ее, и Сергей вздохнул раз, другой…

Он вышел из двора на Садовое кольцо и пошел в сторону Курского вокзала, без цели.

«Как же так?.. Сама ведь, сама пришла, сказала, что плохо у нас, давай начнем все сначала… И вдруг такое письмо? Да нет же — дикость! Быть не может! Позвонить надо… Срочно позвонить!»

Он зашел в кабину ближайшего телефона-автомата. Повезло — застал на работе.

— Вика, я получил письмо. Это ты писала?

— Я.

— Не понимаю, ведь…

Она перебила:

— Сережа, я все объяснила как могла. Прости меня.

Сергей услышал короткие частые гудки. Он медленно опустил руку с трубкой и прислонился спиной к стене кабины. Кто-то снаружи постучал по стеклу монеткой:

— Вы что, пьяный? Освободите кабину!

Сергей выпустил трубку из руки, она повисла на проводе, и оставил кабину.

Он вошел в комнату родителей в пальто, без шапки. Волосы спутанные, мокрые, застывший, тусклый взгляд.

Родители обедали.

— Что с тобой? — спросила испуганно Любовь Ионовна, поднимаясь. — Ты же не пьешь.

— И почему ты не в университете? — Федор Тарасович с удивлением смотрел на сына.

— Вика меня бросила, — сказал Сергей.

Федор Тарасович опустил ложку. Помолчали. Первой заговорила Любовь Ионовна:

— К этому шло, Сережа.

— Да, сын, мама права. Самое главное, не нужно огорчаться. Именно, не нужно. Возможно, тебе тяжело слушать, но то, что случилось, хорошо. Для тебя хорошо. Не нужен был этот брак. Ни тебе, ни ей. Вы, дорогой мой, разнопланетяне. Пройдет не так много времени, и ты поймешь, что я прав. У нас с мамой душа болела, глядя на тебя.

— Сереженька, милый, подумай только, какая тяжесть свалилась с твоих плеч! Какая мучительная неопределенность оставила тебя! Ты теперь сможешь жить спокойно, учиться. Может быть, перейдешь на дневное отделение, бросишь работу в дэзе. Тебе тяжело, сынок, но ты еще очень молод, и в твоем возрасте подобные драмы преодолеваются довольно быстро. Слава богу, нет ребенка. Ты совершенно свободен и построишь свою судьбу, получив этот урок у жизни. Да, кстати, ничего не говори бабушке. Беру все на себя. Я ее исподволь подготовлю. Маму сейчас надо очень щадить. И потом, Сережа, ведь все шло к разрыву. Ты чувствовал это. И, сам не подозревая, внутренне был готов, что рано или поздно так случится. Мы с папой не станем осуждать вас.

— Совершенно верно, — сказал Федор Тарасович.

— Вы искренне заблуждались, — продолжала Любовь Ионовна, — и, очевидно, вам надо было пройти через это. Минет время, и каждый из вас, думаю, найдет свое.

Голос матери постепенно выводил Сергея из дебрей причудливого переплетения отчаяния, обиды, тоски…

— Пойду разденусь, — сказал он.

— Да, пойди приведи себя в порядок, — посоветовала мать.

— И приходи к нам, — добавил отец.

ИЗ ДНЕВНИКА ЛЮБОВИ ИОНОВНЫ

«Трудно быть матерью взрослого сына. Иногда ты наблюдаешь за ним, а сказать, как надо ему поступить, не можешь: неловко, нетактично — взрослый человек… И вот приходится иной раз переживать все в себе.

После истории с неудачной женитьбой на Вике Сережа заметно возмужал. Он уже не взрослый мальчик, а молодой мужчина. Старая истина — страдание может закалять и облагораживать человека. Вижу это на примере сына.