У меня девять жизней

Со стороны, наверно, они четверо являли собой странную картину. Тот, из–за кого заварилось все дело, лежал в наркотическом сне посреди круглого зеленого зальчика. У стены, ближе к его голове, неподвижно сидела коричневая кудрявая девушка, смотрела в пол. По диагонали зала, сидели с такой же неподвижностью два здоровенных светлокожих парня, и тоже смотрели в пол. Хороший признак — Колька снова мог смотреть на себя со стороны. Значит, стало полегче на душе. Он мельком подумал, что теоретическая находка никоим образом не облегчает их положения, но все–таки стало легче, даже много легче — смешно… Значит, гомеостазис — общество, которое находится в динамическом равновесии — все части сверхсложной системы уравновешены между собой. Это они молодцы, что рассматривают свое общество как равновесную систему — помнят всегда, что хвост вытащишь, а нос увязишь. Собственно, любое общество гомеостатично, если оно не разваливается, но много ли мы, земные, печемся о равновесии всех его частей? Текучка заедает… А тут — правильно. Пограничники, Охотники то–есть, пользуются общетеоретической формулой. «Случайное полезно, намеренное вредно», все правильно… Любое воздействие на гомеостатическую систему можно рассматривать как случайное, с той или иной вероятностью. Здоровая система легко переваривает случайное воздействие. Скажем, не всегда легко, но переваривает. А намеренное воздействие — оно ведь намеренное, и только у человека бывают намерения, причем он сам является сложной системой. Одна система воздействует на другую. Иными словами, нельзя разрешить Охотникам пропускать через Границу кого–то по своему выбору — через нее и так просачиваются случайные гости. Правильно… И последнее. Для «железных людей» могли бы сделать исключение, кажется, не посчитаться с гипотетической угрозой системе… Кажется–то кажется, и цивилизация могла бы не опасаться трех жалких пришельцев, но все–таки они правы. Наше появление имело ничтожную вероятность, а опасность представляют именно маловероятные события. Инстинкт любого животного говорит: «бойся непонятного»; весьма вероятный грипп не страшен, маловероятная чума смертельна…

«Но система, система! — возражал себе Колька. — Мощна ведь системища, двести городов. Нараны эти, пища с неба валится». И тут же находил еще одно оправдание для хозяев: чем система сложнее, тем больше вилка между затратами на ее сооружение и на ее разрушение. Сформировать мозг ученого стоит огромных затрат, а уничтожает его легко двухграммовая пуля — цена копейка — посылается в дыхательный центр, и готово. «Эффектом разбитого стекла» они окрестили этот парадокс на кибернетических семинарах, или «эффектом стекла и рогатки».

…Шлеп–шлеп, шлеп–шлеп… Они подняли головы. Из–под стен выпрыгивали шюскохвостые крысы. Дхарма подталкивала переднюю к столу — ногой, кончиками пальцев.

— Что, пора? — спросил Колька.

— Земля отвернулась от Солнца, пора.

Смеркалось быстро. Померк, погас внешний свет, пробивавший листья. Почернел прямоугольник входа. Зелень стен, медленно разгораясь, просияла холодным огнем. В желто–зеленом свете кожа девушки стала похожей на полированное лимонное дерево, губы почернели.

На секунду они встретились глазами. Он отвернулся, пошел осматривать стены. Володя помог Дхарме снимать с больного «одеяло» — крысы срезали ветки, ковыляя на задних лапах. Лупоглазый зверек неподвижно сидел в своем углу.

— Колюня, шрам начисто заровнялся, — усталым, радостным голосом сипел Бурмистров.

— Вот и лады, — сказал Колька.

Он выглянул в черноту поляны. Увидел поверху, по кронам верхнего яруса неясные блики, высветления — поднималась луна. Огромные переливчатые звезды изредка мелькали между ветвями. «Ах, Белая Земля, почему свет твой так сладок и дурманящ?» — пропел в его груди незнакомый голос. Он встряхнулся. Из темноты волнами наплывала далекая музыка. Так мог играть только огромный мощный оркестр — казалось, что звуки катятся в глубине земли, как грохот отдаленного взрыва.

Он вернулся к столу, когда крысы утаскивали последние клочки «одеяла». Володя, едва не уткнувшись носом в Рафкину грудь, пытался найти следы страшных синяков и царапин, притоптывал в восторге — Рафаил выглядел как новенький. Плечи у него, что ли, окрепли? Колька решил, что ему показалось — свет уж очень обманчивый, бестеневой. Он расстегнул сумку с пистолетом, сдвинул предохранитель и проверил: «огонь», правильно. Сумку переместил на левое бедро, и два раза попробовал, чтобы сразу ловить рукоятку. Все это он проделал очень внимательно. Вынул обойму, добавил еще один патрон на место введенного в ствол. Девять выстрелов лучше, чем восемь, — подумал он, тут же вспомнилась надпись на плакате, которую перед стартом он забыл со страха:

«У меня девять жизней, у тебя — только одна: ДУМАЙ!» Он подмигнул лупоглазому зверьку — зверек оказался похожим на карикатурную кошку с того же плаката — глаза, ушки — забавно.