У Миткова поля на Ведроши

Рядом у загона переговаривались караульные. Их голоса стелились по траве подобно туману — легко, осторожно. Один караульный жалился на воевод, на злую судьбину, другой поддакивал и в свой черёд корил какого-то Спирьку за то, что тот стащил у него кувшин браги. Силуян постоял, послушал. Не дело вот так на карауле языком впустую молоть. Ненароком услышит кто, стольник воеводский, к примеру, хорошего выйдет мало. Лучше бы за лошадьми крепче смотрел, а то неровен час зверь какой вспугнёт, тогда в самом деле без плетей не обойдётся.

Силуян подошёл к загону и караульные разом встрепенулись, наставляя на десятника копья. Спросили недружелюбно:

— Кто там в теми шарится? Отвечай!

По голосу, показалось, тот, что о браге пёкся.

— Из полка правой руки человек, — отозвался Силуян.

Караульный вздохнул успокоено и отвёл копьё.

— Шёл бы ты спать, человек. Не ко времени бродишь.

— Да шёл уже, только больно жалобно вы о печалях своих говорите.

— Может и говорим. Тебе-то что за дело?

— Да мне дела нет, а вот коли воевода прознает, так кожу со спины сдерёт быстро.

Караульный призадумался.

— Не ты ли воеводе об нас скажешь?

Силуян усмехнулся.

— Я али иной кто, тебе-то уж не всё одно будет?

Копья вновь потянулись вперёд и хриплый голос с угрозою произнёс:

— Иди-ко отсель, человек, а то у нас кони на чужаков тревожатся, кабы не вышло чего.

К десятку Силуян вернулся, когда нетерпеливая бледность начала размывать звёзды. Ночи в июле нестойкие, день едва успеет угомониться, а время уже на утро поворачивает, вставать пора. Силуян потряс за плечо Тимоху Васильева, показал жестом, чтоб подымался и чтоб других подымал.

Следом за Тимохой встал Коська, потянулся с хрустом.

— Съесть бы чего, — сказал со вздохом.

— Молитвой перекусишь, — ответил Силуян. — Собирайся давай.

Коська обиженно шмыгнул.

— Куда хоть едем?

— Под Ельню, лазутничать.

— А иных никого боле не нашлось? — злобно со сна прохрипел Ганька.

— Никого.

По укоренившейся привычке собрались быстро: оседлали коней, положили припас в перемётные сумы и, помолясь, тронулись в путь. Дорога на Ельню уходила вправо наискосок, к Тросне; где-то за рекою, у Ведроши, стоял передовой полк, а деле лесная смоленская сторона. Глухая. Заставы передового полка прошли уже при свете. Заветное слово воеводы раздвинуло установленные на дороге рожны, заставило вялых караульных шевелиться. Хмурый пятидесятник долго не мог взять в толк, чего этим пятерым понадобилось в столь ранний час, потом, разобравшись, махнул рукой — езжайте — и пошёл в шалаш досыпать.

Узкая дорога едва протискивалась меж покрытых мхом широколапых елей; пахло смолой и хвоей; лошади всхрапывали, давили копытами сухие шишки. Где-то недалеко скрипнула сойка. Силуян натянул поводья, прислушался: кого учуяла лесная сторожа? Сойка в лесу лучший друг и главный враг, и о тате затаившемся предупредит, и тебя с головой выдаст. Силуян задержал дыхание, послушал ещё — тихо — и кивнул — едем дальше.

Ехали по двое в ряд, стремя к стремени: впереди Силуян с Коськой, за ними Ганька с Тимохой, последним, чуть поотстав, Ваньша Ухов. Нарочито сумрачный ельник сменился чахлой сосной и багульником; под копытами зачавкало, и дорога вильнула влево, спешно взбираясь на песочный пригорок.

Силуян отмахнулся от надоедливой строки и покосился на Коську. Тот вздыхал, смотрел в сторону, как будто не на сторожу, а с доглядом на покос вышел. Мается? Если из-за ссоры с Ганькой, так то не беда, они всё время как быки на пастбище — пройдёт. А если весточку худую из дома получил… Тимоха Васильев сказывал, что жена у Коськи гулящая.

Силуян толкнул Коську локтем, спросил осторожно:

— Чего лоб морщишь?

— Д-а-а-а… — пожал Коська плечами. — Вот не пойму никак: ихний гетман Острожский — русич, Рюрика потомок, а бьётся за литву. А наш князь Щеня сродник великого князя литовского, а руку государя московского держит. Бес их что ли попутал?

Сзади сипло хихикнул Ганька, а Силуян покачал головой.

— Ты бы, Коська, не о чужих родословцах думал, а по сторонам смотрел. Наедем невзначай на литовские станицы, будут тебе новые родичи.

К полудню выехали к лопатинским грунтам — полновесная рожь высотою в пояс наливалась спелостью. Дорога поделилась на две: одна убегала вперёд к берёзовой рощице и почти сразу терялась во ржи, вторая сворачивала вправо и вдоль по кромке леса уходила к устроившейся на плоском холме деревеньке Лопатина. Силуян приложил ладонь к глазам, присмотрелся. От деревеньки к лесу двигалась запряжённая быками телега. Мужичёк, хилый с виду, вёл быков в поводу.

— Чумак, — пояснил Тимоха. — Я у ево третьего дни четверть пуда гречи купил. Жадный — ну суще жид. Цену будто в голодный год берёт. Весь хлебушек окрест скупили, так он с дальних деревень возит. Прибыток ищет.

— То не зазорно, — хмыкнул Ганька. — А коли тебе не по вкусу, так болотный щавель жуй.

— То-то ты в вечёр ентот щавель из общего котла ложкой черпал. И не подавилси ни разу! — огрызнулся Тимоха.