У Миткова поля на Ведроши

Гул вскоре исчез, поднимающиеся по тревоге сотни заглушили его. Кричали десятники, трубили рога, гудели свирели, над головами вздымались прапора и стяги. Но суматохи не было. Люди седлали коней, выезжали за ограду и по командам сотников становились в строй.

— А нам-то куды? — спросил Ваньша Ухов.

Силуян затянул подпругу, поднялся в седло.

— К Миткову, — и кивнул Тимохе. — Холопа с собою возьми, пусть тебя держится.

Подъезжая к деревенским задворкам, Силуян отметил: Курицын не подвёл, собрал людей, где уговорились. Сюда же бегом добралась тверская посошная сотня. Коренастый мужичёк одетый в плотную свиту подошёл к Силуяну, назвался сотником.

— Имя у тебя есть, сотник?

— Митроха.

Силуян вздохнул: ратного обличья в этом Митрохе не было ни на грош, даже рукоять ножа, выгладывающая из-за голенища, не придавала ему воинского вида. Но делать нечего, иного всё равно не будет.

— Из оружья у вас с собою что?

— Из оружья? Ну… половина, почитай, с рогатинами да с топорами, а у иных луки. А ножи так у всех есть.

Славное воинство — топоры да луки. Баб у колодца эдакие храбрецы напугать, пожалуй, смогут, а вот против литовской шляхты и пятигорцев выстоят вряд ли.

— Ладно, пойдёте за нами. Стрельцов своих ставь позади копейщиков, да укажи, чтоб вперёд зря не лезли.

— Это уж как во́дится, — кивнул Митроха, и улыбнулся по-доброму. — Да ты не боись, воевода, не подведём. Бывалые мы.

Силуян покачал головой: бывалые… Но в груди потеплело: то ли от того, что воеводой назвали, то ли от бесхитростной улыбки посошного сотника. Стоявшие позади Митрохи мужики казались угрюмыми, будто не из большого города вышли, а из глухих заволжских лесов… может и в самом деле бывалые.

Подошёл Курицын — хмурый, напряжённый, глаза блудливо шныряют по сторонам. Всю ночь, видать, обида грызла, никак не успокоится. Спросил сквозь зубы:

— Ну что, воевода, какие указы будут?

От его слов в груди теплеть не стало. Оно сразу видно, когда человек к тебе с добром подходит, а когда с обидою. А у Курицына вдобавок обида желчью смазана, и из каждого слова желчь эта капает. Погоди, будет время, он ещё поквитается. Воеводе Осифу Андреевичу он разве что в думках своих нагадить может, а простому поместнику, человеку без званий, без крепких родичей — только волю дай. Поэтому Силуян ответил так:

— Указ у нас, сотник, с тобою один: обойти литву сзади да обратно через мосты не пустить. И указ этот мы с тобой, если надо будет, кровью своею оплатим.

Курицын промолчал, а Митроха подмигнул хитро:

— Ну, кровь-то лить дело не трудное.

Это точно: кровь лить не воду носить. Но до крови ещё дойти надо; Силуян приложил ладонь к глазам: от Ведроши к Тросне катилось серое облако — пыль. Видимо, князь Михаиле Телятевский по уговору с большими воеводами отходил к Миткову. Разглядеть, что творится по ту сторону реки, было нельзя, но по всему следовало, что литва подойдёт скоро.

Силуян привстал в стременах, оглядывая Тросну вверх по течению. Ещё с вечера думал, как лучше исполнить наказ воеводы. Самое простое было пройти выше по реке, найти брод, а потом идти обратно, прикрываясь от литовской сторожи речными перелесками и суходолами. Цепкий взгляд сразу наметил путь, выводящий отряд к мостам. Оставалось только переправу найти.

К Силуяну посунулся рыжий, подсказал негромко:

— Тут двумя верстами выше песчаная мелкотка будет. Течение сильное, но перебраться на ту сторону можно.

Силуян покосился на него недоверчиво.

— Ты отколь знаешь?

— Мне об том батюшка Осиф Андреевич сказывал, а ему мужички местные говорили.

Что ж, не зря, стало быть, воевода рыжего прислал, всё предусмотрел.

Первую версту шли лугом. Тимофеева трава перемежалась с лисохвостом и полевицей, наполняя воздух густым медовым варом; потом земля помягчела, захлюпала, медовары сошли прочь, и на глаза всё чаще стала лезть осока. Путь перерезал гнилой ручей, глубокий и вязкий, заставив вершников спешиться. Кто-то, кажется, Ваньша Ухов, негромко выругался, споткнувшись о травяную кочку.

Силуян ненароком подметил: хорошая луговина, огородить бы её вдоль по ручью да пустить стадо коровье голов с полста — вот был бы прок хозяйству. Трава-то ладная, на прокорм сгодиться, а так всё пусту лежит… Но думы о хозяйстве пришлось оставить; сразу за ручьём начинались заросли талинника — тонкие длинные прутья сплетались между собой, образуя непроходимые пущи. Силуян окликнул Митроху, велел послать мужиков прорубать тропу.

Где-то за спинами громыхнуло — сильно, надсадно. Вода в ручье всколыхнулась и пошла рябью, будто мурашки по коже. Люди закаменели напуганные, а в головах пронеслась единая мысль, вылетевшая из уст Тимохи:

— Перун проснулси…

Тень старого бога мутным облаком наползла на солнце. В золотистом венце лучей на потемневшем вдруг поле проявился облик вершника с копьем, попирающим змея. Борода вершника отливала серебром, вихрилась на ветру; змей вился кольцами, изрыгал дым и пламя. Конь хрипел, копьё неустанно било, змей грыз оскепище, рычал, рычал… но вконец обессилил и стих…