У народов Восточной Африки

Я тщательно подсовываю края москитной сетки под матрац, чтобы ни одно ядовитое насекомое не проникло внутрь. Ведь поезд идет вдоль протекающей во впадине реки Пангани и лишь к утру выйдет к горам Паре. Вагон приятно покачивает.

Я вскочил чуть свет, боясь проспать маленькую станцию Кахе — этот дивный оазис, не тронутый цивилизацией. Каким чудом он сохранился вблизи одного из крупнейших центров Танганьики — пожалуй, никто не сможет объяснить. Может быть, уберегли его непроходимые леса, населенные носорогами и слонами.

В этих краях я не первый раз и поэтому чувствую себя, как дома. Вождь племени кахе, еще относительно молодой человек с далеко отставленной губой, отличается необыкновенной слабостью к фотографированию Несколько сделанных мною снимков вождя и членов его семьи (группой и по отдельности) расположили его ко мне раз и навсегда.

В живописном подобии парка с множеством ручейков и видом на снега Килиманджаро размещается центр цивилизации племени кахе. Здесь находится новое здание школы, неплохая больница, в которой орудует санитар, гостиница на случай маловероятного визита какого-либо официального липа; тут же живет сам великий вождь со своей многочисленной семьей.

В этом естественном парке как будто условились о свидании все самые диковинные пернатые обитатели Африки: рядом с длинноногой птицей-секретарем, выслеживающей змей, можно встретить королевскую цаплю в короне пепельного цвета, на вершинах огромных, могущественных деревьев надрывается пискливым голоском какая-то удивительная разновидность не то фазана, не то глухаря с пурпурно-красным зобом. Время от времени прошмыгнет ящерица метровой длины или танцовщик-скунс с пушистым, изогнутым в виде лиры хвостом.

Но стоит отойти на несколько шагов в сторону от посыпанных песком аллеек и кирпичных построек, как начинается тропический лес, в котором тропинки исчезают бесследно и где невозможно без проводника вернуться к тому месту, откуда недавно ушел. Истинный лабиринт. Того и гляди окажешься в тесном тоннеле, замкнутом сводами развесистых древесных крон, и упрешься в густой частокол, через узкую щель в котором можно попасть только внутрь бомы — обнесенного оградой двора.

Как правило, африканские бомы окружены естественной изгородью — валом из низкорослого, перевившегося колючего кустарника. Этого вполне достаточно, чтобы остановить льва или леопарда, но здесь в значительно большей степени следует опасаться носорогов и слонов. А их не устрашат никакие колючки, в крайнем случае лишь приятно пощекочут.

Сразу же за этой изгородью располагается чисто выметенный дворик. В центре его — соломенная хижина, похожая на стог сена. В ней нет ни окон, ни дымохода. Дверное отверстие закрывается на ночь доской, вытесанной из дерева вручную. Во дворике полно коз и кур. Иногда появляется тощая сука с целым выводком чуть более упитанных щенят.

Убранство женщин племени кахе выдержано в определенном стиле. Преобладают три цвета: фиолетовый, серебряный и черный. Кольца из цинковой проволоки покрывают ноги от лодыжек до колен, а также руки от кисти до локтя и от локтя до подмышек. Шею украшают обручи из лиан, скрепленных широкими металлическими кольцами. Нижняя часть тела замотана в выделанную под замшу козлиную шкуру, первоначальный желтый цвет которой давно уже стал темным и неопределенным.

Заграждения против носорогов скрыты в чаше высоких деревьев. Узкие, извилистые тропы в зеленых тоннелях, полумрак влажных тропических джунглей, контрастно оттеняющих блестящую лазурь неба, робинзоновские частоколы — все это в совокупности создает впечатление небывалой экзотики. Именно поэтому я так люблю кахе.

Молодой вождь племени приветствует меня искренней, дружелюбной, широкой улыбкой. Мы, европейцы, не способны так выразительно улыбаться.

Не теряя дорогого времени, мы отправляемся гуськом на осмотр окрестностей. Мой новый приятель прекрасно понимает, что мне надо. Мне не приходится ничего объяснять. Он останавливает проходящих мимо женщин, показывает мне самые красивые шейные украшения, вынимает у них из ушей серьги. Он знает, что я не англичанин. Это придает ему смелости, делает немного фамильярным и одновременно сентиментальным. Мы разговариваем, как равные, а это уже очень много в условиях колониальной системы.

Мы входим в самую гущу банановых зарослей. Мягкие, шелестящие, шелковистые листья касаются наших щек. Кое-где свисают огромные гроздья недозрелых плодов.

Банановый лес полон истинно тропической прелести. Его светло-зеленый колорит, влажная прохлада, играющие на земле солнечные блики и целый лабиринт узких тропинок, извивающихся между стволов, — все это создает какой-то особый, исполненный очарования мир, Я люблю бархатистые банановые листья, мягкие, как уши слонов, и такие отличные от прочей окружающей растительности, цепляющей своими колючками и ранящей до крови.

Из холодного полумрака мы опять выходим на ослепительное солнце.