У нас была великая эпоха

На барахолке во всякое время года было грязно и находилось по меньшей мере несколько тысяч человек. На местности оперировали банды карманных воров и вздымались обильно к небу ругательства… Ветер срывал пыль с окрестных глиняных холмов и обдавал ею народные массы. Массы матерились, отирали лица, ругали начальников-дармоедов, не позволяющих народу собираться для насущно необходимых обменов товаром в более живописном, менее пыльном и грязном месте. Повинуясь своим прихотям, толпы вдруг сгущались в неожиданных местах, визжали, придавленные к заборам, мужики понаглее пользовались свалкой, чтобы облапить баб. Играли в разных углах поля несколько гармоний или аккордеонов, не впустую, но для дела — покупатель пробовал товар. Для той же цели, поставленные на тряпку или платок в «радиоуглу» поля (позднее сын Вениамина не раз ездил туда с отцом или один), хрипели патефоны трофейными фокстротами… Обмениваясь товарами, народ немножко и «гулял». Тот народ был куда проще народа нынешнего, грубее и честнее. Большинство тех людей видели смерть во многих видах. Проверенные на зуб войной, они знали, что они не фальшивка, но люди… Режим? Правительство… Сталин… это все было абстрактно и далеко. Власть была представлена на толкучке несколькими пожилыми хитрыми милиционерами, правящими толкучкой грубо и справедливо, с помощью всемогущей коррупции и кулака…

Инвалидов было величайшее множество. (Уже через десять лет они практически исчезли. Куда они делись? Целое поколение инвалидов, ставших таковыми в солдатском возрасте, не может вымереть в десять лет.) Инвалидов милиция не трогала, и беззаконные пьяные люди без частей тела шныряли в людском море, разнося за собой запах водки и тройного одеколона и еще чего-то, — пронзительного отчаянья, что ли… Не вернуть было утраченные члены, но еще не успели пропить оставшееся здоровье грудастые обрубки людей, и была еще сила выскакивать в народ, в толпу, в гущу… Ругаясь в Бога, в Родину, в душу и в мать. Толпа, благодаря присутствию таких элементов здесь и там, была куда яростнее нынешней.

Мать посещала толкучку, когда в этом была необходимость. На барахолках страны приземлились и пошли по рукам платья, костюмы, пальто для всех полов и возрастов — «трофейное барахло», вывезенное солдатами в вещевых мешках из покоренной Германии. Эти первые Меркурии западной моды, задолго до Сен-Лорана и Кардена перелетевшие границы, дали хороший пинок в зад русской моде того времени, вестернизировали ее. Изношенное «трофейное барахло» было впоследствии распорото и послужило эталоном для сотен тысяч анонимных народных портных от Москвы до сибирских снегов и таджикских гор. Каталогом и гидом для путешествий по морю кожаных тирольских шорт, авиационных шлемов, румынских, итальянских и венгерских военных пальто и детских берлинских костюмчиков служили американские фильмы, в изобилии показывавшиеся на советской территории в горячую войну и даже в самые первые годы холодной. Глядя на голливудских девушек и суровых гангстеров в двубортных костюмах и шляпах, запоминала русская молодежь модели одежды. Если военная мода в стране, только что выигравшей войну, подавила бы гражданскую мужскую моду полностью, то Рая и ее подружки — жены лейтенантов — выглядели бы нормально и на берлинском или парижском фоне, перенеси их судьба вдруг туда с сурового фона харьковских развалин.

На барахолке можно было продать сбереженную пару сапог Вениамина и купить Эдику костюмчик, до этого принадлежавший немецкому мальчику. У автора нет никаких слезливых чувств по поводу оставшегося без костюмчика немецкого мальчика, как не было таковых чувств у русского народа в ту пору. Солдат должен брать в покоренных городах свою солдатскую долю добычи — мизерная плата за то, что он играет со смертью каждое мгновение. И уносить эту добычу в солдатском своем вещевом мешке. Много ли в нем унесешь, в любом случае. (На границе, у входа на Родину, суровая военная комендатура выгоняла из составов демобилизованных героев и отбирала оружие и трофеи.)

В оправдание появлению на русских барахолках всех этих «трофейных костюмчиков», разминаемых с любопытством рабочими и крестьянами на пыльном поле за Харьковом, полезно вспомнить или хотя бы предположить, что отец немецкого мальчика отправил на тот свет немало наших солдатиков. Потери «фрица» в последней войне оказались ровно в четыре раза меньше. Лишь Бог судья народам в их дикости или великодушии. А русский народ далеко не самый вздорный. И что скажешь человеку без руки, предлагающему золотые немецкие женские часики, надев их сразу несколько на оставшуюся руку?