У нас все дома

– Или десятилетний! А что? Я называю вещи своими именами. Я врать никогда не умел и, кстати, ни разу не изменил своей жене.

– И что, вам теперь орден за это дать? Мой папа тоже маме никогда не изменял.

– Ну да, как же. Ладно, проехали. Ты еще маленькая, и вообще, что за тема для разговора.

– Вы говорили, что ваша жена под конец видеть вас не могла.

– А, ну да, она правду не любила и всегда все принимала на свой счет. Хотя я был предельно объективен. И потом, терпеть не могу идиотские вопросы. Когда она спрашивала: “Тебе не кажется, что у меня кожа на шее совсем обвисла?” – что я должен был ответить? Солгать? “Нет, красавица, у тебя лицо что яблочко налитое!” Мое тело ведь тоже увядало, и она это прекрасно видела, так зачем мне голову ей морочить. Мы бы не смогли больше доверять друг другу.

– И что же вы ответили?

– Ну что, я сказал, что у нее кожа как требуха болтается под подбородком, чистая индюшка.

– Быть не может! Богатое у вас воображение.

– Да само как-то получилось. Иногда она ничего меня не спрашивала, но я не мог удержаться и высказывал кое-какие свои соображения. Просто хотел ей помочь конструктивным советом. Иногда мне даже рта раскрывать не надо было, она все понимала по выражению моего лица. Например, если она интересовалась, нравится ли мне ее новое платье, я говорил правду: “Нет, это платье тебе совсем не идет. У тебя обнажаются дряблые руки и живот как у беременной. Ты не беременна, надеюсь?” Однажды она покрасилась в серебристый цвет! Она ничего не спросила, но ведь женщина, вернувшись от парикмахера, всегда ждет одобрения мужа. Ну а что, я за словом в карман не лезу: “Что ты еще удумала! Так, может, и дешевле обходится, но седые волосы ужасно тебя старят!” Как-то раз она психанула из-за трусов. Я просто положил их ей на подушку, не говоря ни слова, чтобы не давить на нее. Но она взвилась прямо, мол, я тебе что, прислуга? Ты бы еще телеграмму приложил: “Дырка тчк заштопать тчк срочно тчк”. Откуда мне знать, что обычные трусы могут спровоцировать такой скандал?! Дело в том, что она неплохо шила – даже одежду для Марион, кухонные полотенца и скатерти и всякие штучки-дрючки для дома. Всегда из одной и той же ткани виши красного цвета. С тех пор меня от нее воротит!

– Но вы хоть любили свою жену, я надеюсь?

– Конечно.

– А говорили ей об этом?

– Впрямую нет. По-моему, такие излияния чувств неуместны. Мне от этого становится не по себе. А когда она спрашивала ультимативным тоном “Ты меня еще любишь?”, я никак не мог себя заставить ответить “Конечно, дорогая”, чтобы оправдать ее надежды. Даже если таким образом мы выиграли бы время, сократив некоторое количество скандалов. Это было выше моих сил! Потому что у меня сердце уже не замирало, как в двадцать лет. И я отвечал ей шутя: “У нас неплохие отношения, мы привыкли друг к другу, от добра добра не ищут, да мне и лень”. Но мне с женщинами никогда не везло.

– В каком веке вы живете, Фердинан? Ни одна женщина не выдержит и сотой доли ваших слов и поступков! Либо вам нужна дама, страдающая амнезией. Если надумаете, я вам подкину адресок! И хватит сваливать все на невезуху. Женщины бросают вас, потому что вы обращаете их в бегство. И точка! А учиться на ошибках ниже вашего достоинства… Подумайте только, как вы себя ведете с мадам Клодель. Она то и дело протягивает вам руку помощи. Но еще не поздно все исправить. То же самое касается Марион. Так что давайте! Если бы только я могла повторить наш последний разговор с мамой. Я часто об этом думаю, знаете. Я ей часто грубила, потому что она уделяла Эмме больше внимания, чем мне, и я злилась. Злилась, что я не единственная ее принцесса! Мы все эгоисты в известной мере. Но не идиоты же! Вы когда-нибудь что-нибудь сделали, чтобы доставить удовольствие Луизе?

– Нет, но пойди пойми, чего бабе хочется. Правда, как-то раз она мне прозрачно намекнула: “Знаешь, о чем я мечтаю? О путешествиях. Вот бы съездить за границу. Хотя бы разок. Посмотреть на Тадж-Махал в Индии”. А я никак не мог сообразить, чего это ей приспичило мчаться на другой конец света. Я ответил: “Это еще зачем? Ты же не любишь жару! Ты впадаешь в панику в толпе незнакомых людей и даже отказалась пойти со мной в горы в палаточный поход”. А когда она купила себе оранжевое сари, я, наверно, перегнул палку, заметив, что мы не на карнавале и оно ей идет как корове седло.

– Вы безнадежны, Фердинан. Не обижайтесь, но ордена заслуживает она. Сколько она с вами прожила в общей сложности?

– С восемнадцати до шестидесяти двух лет. Она заявила, что убила на меня лучшие годы. Представляешь? Ну и наглость! Сказать такое в момент развода, в котором она сама и была виновата.

– То есть как “была виновата”?

– Во-первых, она изменила мне с почтальоном, и я ей стал нужен как рыбке зонтик! Хотя даже зонтик достоин лучшего обращения. Так что мне надо было отвести душу и отомстить.

– Может быть, прервемся? У вас усталый вид.

– Нет, я думаю, мне полезно выговориться и потом забыть навсегда. Даже Марион я никогда не рассказывал, что тогда сделал.