У него ко мне был Нью-Йорк

Всё такое гипертрофированно маскулинное, мужское, грубоватое, дедушкино, родное. Глазами внучки. Смешанное с лаской в его голосе, с шутками в его глазах, с очками на носу и с этим их с бабушкой ритуальным чтением на ночь. «Возьми в руки книжку!»

До сих пор ставлю перед детской кроватью тарелочку с ягодами или нарезанными фруктами, как ставила бабушка дедушке — на тумбочку, перед сном.

Его пальцы в вязком машинном масле. Как он совершал эти странные аналоговые подвиги: сделать своими руками небольшой трактор для прополки грядок, собрать газонокосилку, возвести террасу, построить душ и топить в нём печь по воскресеньям и — сокровище — придумать уборную прямо внутри деревянного дома, а не на улице, чтобы как люди, чтоб как у людей.

Как дедушка послушно шёл обедать, когда бабушка звала к столу. Тарелки глубокие с отбитым краем, тарелки плоские небольшие для салата и пошире — для второго. Алюминиевые вилки и ложки, картофельное пюре в горячей кастрюле, зарытое в подушки, чтобы не остыло.

Как он звонко хрустел редиской, теперь так делает мой Д. Как использовал эпитет «своё», выращенное на своей грядке. Укроп и белёсая головка зелёного лука, опущенная им в соль. Чеснок, салат и малосольные огурцы, добытые из банки со смородиновым листом. Кабачки. Клубника. Пионы — бесстыжим размашистым букетом в вазе на столе. Три капли уксуса — в борще.

Почти двадцать лет не видела дедушку. Всё не устаю фантазировать, как бы ему понравилась моя С., как бы ему стал симпатичен мой Д.

Сэндвичи Каца

А дедушку я бы в Нью-Йорке повела в культовое кафе «Katz’s Delicatessen». Заведение очень старое, знаменитое тем, что во время войны снабжало американских солдат салями.

Дедушке бы понравилась эта американо-еврейская кухня.

Дедушку бы впечатлил этот классический дайнер — американский придорожный ресторан быстрого обслуживания — с красными кожаными диванами и барной стойкой, ему были бы симпатичны фотографии голливудских звёзд на стенах и неоновые вывески.

Хот-доги, колбасы, соленья, гарниры. И сами сэндвичи — два куска ржаного хлеба и полкило пастрами между ними.

И этот запах копчёного мяса на весь квартал.

Бабушка

А бабушку я взяла бы сейчас под руку и повела по бордвоку — дощатой набережной — на Брайтон-Бич. Чтобы она гуляла и поражалась тому, как в кафе «Татьяна» подают пельмени, сало и блинчики с вареньем, — совершенно в том духе, как готовила она сама нам, на даче. Только ты сидишь при этом лицом к Атлантическому океану и дети резвятся на горках у самой воды.

Как звенит тут и там смешная, местечковая русская речь. Как в книжных продаются собрания сочинений Пушкина, в супермаркетах на вес — квашеная капуста, в лотках ближе к пляжу выставлены жареные пирожки с вишней, персиком, картошкой и мясом. Вроде тех, что когда-то можно было добыть в Крыму.

Бабушка бы наряжалась в цветные блузки с перламутровыми пуговицами, красила бы ногти бледно-розовым и выгуливала бы золотые серьги. Она бы привыкла к концертам российских исполнителей, слушала бы радио на русском языке, а иногда я бы вывозила её на Сорок вторую на какой-нибудь классический мюзикл вроде «Скрипача на крыше».

Сакуры

Или я повела бы бабушку в Бруклинский ботанический сад смотреть на цветение сакуры. На настоящие японские сакуры, подаренные Нью-Йорку Токио после войны. Двести прекрасных деревьев.

Аллеи там всегда весной становятся розовыми и белыми из-за цветения этих вишен, а рядом — пруд с мраморными карпами, беседка на островке, сад камней.

И мы с бабушкой непременно поехали бы туда. Но только не на фестиваль японской культуры в выходные, когда не протолкнуться, а в будний день, когда людей мало.

И мы спокойно расстелили бы покрывало для пикника прямо на траве и подставили бы лица этому дождю из розовых лепестков, который усиливался бы при каждом дуновении ветра.

Асфальт становился тёмным

Я люблю осень. Я любила её и в Москве. Асфальт становился тёмным, а кромка джинсов неизменно намокала.

Помню, как смотрю в окно нашей квартиры на севере столицы, а там — московское небо заволокло серым, сердитые капли дождя на стекле прямо с утра и пожелтевшие деревья раскачиваются от первого ветра.

Мать-одиночка ли, жена по запросу ли. Садик в любую непогоду, чужие няни в помощь, понимание в их глазах, ощущение вины, что я опять еду с работы поздно. Вечно одна, но ведь не одна же, а с ребёнком.

До сих пор верю: материнское чутьё при правильном применении безбрежно. Я тогда думала: как воспитывать дочь в ощущении, что реальность вокруг стабильна и надёжна, если мир вокруг нас всё время рушится? Жизнь — так глухо не похожая на атмосферу, в которой выросла я сама.

Но я научилась.

Да, мама пришла поздно, да, она уставшая, да, она — та самая, которая всё тянет на себе.

Но она не потеряла смех в глазах. Она не перестала быть волшебницей.

Может, даже наоборот. Тогда и научилась ей быть.

Помню наши с С. пятки в разноцветных носках под пледом.

Мультики.

Какао.