У него ко мне был Нью-Йорк

Тонкая струйка дыма над чашкой с кофе. Холщовая сумка из музея Соломона Гуггенхайма — через твоё плечо. Мартинсы с жёлтой прошивкой. Ты хороший, ты почти такой же, как в детстве, мы пешком гуляем по «Музейной миле» вдоль Центрального парка.

Какая я нервная по сравнению с тобой. Твой старый фотоаппарат в кожаном кофре на ремне, синие джинсы «Ливайс».

В кадре: крутится пластинка Нэнси Синатры, звучит её узнаваемый вокал. Я могу теперь часами копаться в музыкальных магазинах в Уэст-Виллидж, чтобы выбрать тебе подарок, вместе с отношениями растёт наша коллекция домашнего винила.

Без тебя я бы так и думала, что Нью-Йорк — это только помпезная Пятая авеню и напомаженные дамы с нарядными пакетами из бутиков. Что это город Холли Голайтли и Кэрри Брэдшоу. Но у него много других, более современных характеров.

Я засыпаю, положив голову тебе на плечо, прямо в экспрессе А. Несмотря на лязгающий металл метрополитена. На ветер, гуляющий между стеклянных башен на уровне сороковых этажей. На влажность, превращающую мороз в россыпь ледяных игл, вонзающихся в кожу. Несмотря на пробки, шумы и запахи…

Этот город постоянно показывает нам новое кино. Когда вагон, покачиваясь, везёт нас домой в час ночи. Из пьяного Аппер-Уэст-Сайда в Бруклин. На остановке «Уэст Четвёртая улица» в поезд заходят рейверы под отпускающим их экстази, в одежде, усыпанной конфетти. И мы все вместе дремлем до своих станций метро.

Красивая азиатская клубная принцесса закинула ноги в лакированных сапогах на платформах на колени своему рыжему бойфренду в костюме рождественского оленя.

Напротив дремлет одинокая афроамериканская дива модельной инопланетной внешности. Губы цвета ядовитой фуксии и ресницы с голубыми стразами от Сваровски.

Мы все тут немного инкогнито. Разъезжаемся по домам после тусовок. Бомжи спят, растянувшись на лавках. Завсегдатаи Метрополитен-оперы развозят жемчуга по разноцветным линиям метро. Мы тоже из оперы. Мы смотрели «Триптих» Пуччини и пили просекко до часу ночи. Ты развязал бабочку и устало расстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки.

Ночью в выходные тут — свои часы пик, люди спешат надеть пайетки, бриллианты, жемчуга, колготки в сетку, корсеты, парики, нанести грим. Мне кажется, они стремятся потерять себя на время в танце ночного города.

В этих ночах, так не похожих на привычный деловой ритм, есть что-то интимное. Я положила голову тебе на плечо и сплю, разбуди, когда наша станция.

Жаль, ночью нас точно не встретит на платформе Келисса. Она приходит обычно днём.

Келисса

В Нью-Йорке ты вначале занимаешь позицию наблюдателя, перед которым открывается хаос, постичь его с ходу невозможно. Город кипит, сходит с ума, весь куда-то торопится, преследует тысячи целей одновременно. И тут ты — не умеющая пока бегать, огибая пешеходов, не понимающая, куда тебе торопиться и зачем, не знающая, как называются все эти углы между улицами и авеню.

Музыка мегаполиса, его тысячи голосов тоже предстают лоскутным одеялом. Вот ты видела угрюмого саксофониста около музея «Метрополитен», вот ты слушала дуэт весёлых доминиканцев, танцующих рядом со своими жестяными барабанами, вот замерла послушать любимую арию из «Тоски», прозвучавшую в переходе на «Коламбус Сёркл».

Вечером, засыпая, прокручиваешь в голове все эти мелодии, песни, тембры и ритмы, они гудят какофонией, перебивая друг друга, не давая тебе уснуть от впечатлений. Но потом у тебя с городом начинаются отношения, и ты обнаруживаешь в нём свои тайные маршруты.

Я поняла, что путь от дома до нашей редакции стал моим, неповторимым, когда стала встречать по дороге не только бездомных, вечно дремлющих с ночи на лавках, не только сонных деловых чиновников, едущих с утра в суды на площадь Фоули, — а одних и тех же персонажей. Видеть никому больше не ведомые знаки.

Моим талисманом стала Келисса. Музыкантша, которая вырастала посреди платформы ровно в три часа дня по средам и пятницам. Я давно знала, что в Нью-Йорке настоящая конкуренция за выступления в метро и группы даже проходят прослушивания, прежде чем получить соответствующие разрешения.

Но Келисса, со своей этой деловитостью, регулярностью, вдумчивым отношением к труду, заставила меня осознать, как серьёзно этот город воспринимает свою музыку, как важно понимать, различать и почитать его голоса.

Голос Келиссы был бархатным, как у Билли Холидей, ласковым, как у Норы Джонс. Она, тонкая и хрупкая, с огромной копной афрокудрей, умела материализовываться в метро в суровые рабочие часы будних дней и будто бы убаюкивать его. Она пела простые попсовые песни в джазовой обработке. Джастин Тимберлейк, Ариана Гранде, Бейонсе.

Вначале я каждый раз судорожно хваталась за телефон, чтобы записать сториз о ней, чтобы скорее выложить видео, чтобы отправить его маме, подруге, коллегам, чтобы оставить его себе на память. А потом я научилась не выдавать никаких сиюминутных реакций и стоять и слушать, подключаться именно к тому ритму, который и стремилась задать Нью-Йорку эта девушка.