У ночи длинная тень

– А Витя на кухне…

Все вместе ввалились они в коридор, и в нос сразу шибанул кислый запах непроветренного жилья и пыли. Лена ошарашено захлопала глазами. Такого она не ожидала. В мечтах она видела Витьку в шикарном дипломатическом доме, дверь открывает прислуга, в большом холле с зеркальными стенами эффектная мама в золотистом пеньюаре и папа, похожий на испанского киноактера, напольные вазы с цветами, тонкий аромат витает…

– Гм, – поморщился Сашка и прошел вперед по темному коридорчику. Лена и все остальные двинулись за ним и остановились на пороге крохотной кухоньки. Под столом ползали два малыша. На плите пузырилась манная каша, в кастрюлях что-то булькало, посреди стола дымился бак с бельем, белье болталось и на веревке под потолком.

В распахнутую дверь ванной Лена увидела Витьку. Он был в мятых трусах и усердно полоскал какие-то тряпки.

– А где твои мама, папа? – Марина Гордон погладила по волосам курносую девочку, открывшую им дверь.

Девочка вывернулась из-под ее ладони, тряхнула светлыми нечесаными кудряшками.

– Мамка на работе, а папки у нас нету, – сказала она.

– Как нету, елки? – вмешался Саша Серегин.

Девочка важно, по-взрослому повторила:

– А папки у нас нету, – и засунула палец в нос.

– Ха, вот те и испанец, елки-палки, – засмеялся Саша. – Ну, сейчас я его разоблачу! – и он шагнул к ванной.

– Дурак, – выдохнула Марина и стала теснить всех к двери.

Сашка обиженно заворочал языком за щекой жеванную промокашку.

– Кто дурак, почему дурак… – забубнил он. – Тот дурак, кто врет, палки.

Они тупо толклись в коридорчике. Откуда-то из темноты вынырнула Натка, блеснула любопытными глазками:

– А чего там? – и попыталась заглянуть в комнату. Но Маришка оттолкнула ее и встала так, что загородила весь проход.

– Эх вы, – сказала она и так посмотрела, что они сразу попятились. – Ну, чего стоите? Катитесь отсюда.

Тут из ванной появился Витька Иванов. Он выволакивал большой бак с бельем.

– А, здравствуйте, – Витька вытер ладонью потный лоб. – А я, это, стираю…

– Здравствуй, – ответили они и стали думать, что бы еще сказать.

О том же, наверно, думал и Витька. Наступило неловкое молчание. Выручила отличница Зина.

– Мы, знаешь, пришли насчет драмкружка, Витя, – сказала она. – В драмкружок записываем, тебя записать?

– Да нет, – смутился Витька. – Не тянет чего-то. Ну, вы проходите, – и он кивнул на комнатку, где почти впритык стояли две кровати, стол с задвинутыми под него табуретками и шкаф с зеркальной дверцей.

Они окончательно растерялись. Ясно было, что в комнатку они не втиснутся. И вдруг Сашка ни с того ни с сего брякнул:

– Слушай, Витек, покажи шпагу, помнишь, ты говорил?..

Они зашикали на него, стали толкать локтями. Сашка смутился:

– Елки, обратно промокашку проглотил…

А Витька Иванов все держал на весу тяжелый бак с отжатым бельем и молчал. Они все тоже молчали. И тут заговорила Маринка Гордон:

– Эх вы, – с сожалением взглянула она на них. – Ты, Серегин, круглый идиот. Ты не мужчина. Вот Иванов настоящий мужчина. Он настоящий испанец.

Она вдруг скинула сапожки, пальто, выхватила у Витьки бак и поволокла на кухню. Там Маришка вскочила на стол и принялась развешивать белье под низеньким пожелтевшим потолком.

– Витя, подавай. А вы все катитесь отсюда! – властно скомандовала она.

И они тихо вышли из Витькиной квартиры. В дверях Лена оглянулась. Иванов смотрел им вслед, и лицо у него было такое, такое! Словно ему с неба свалился приз, который уже не нужен… И еще что-то было во взгляде, какая-то боль, что ли… Странное такое лицо. Может, он понял, что никогда не будет настоящим испанцем, потому что он русский, и что Маришка его просто пожалела? А каково это, чувствовать себя ничтожеством, к которому снисходят из жалости? Это хуже всего на свете. Это как иголка в яйце… Ну, в той сказке про Кощея… – подумала Лена.

Фитк снова замолчал. Он сидел глубоко в кресле, положив ноги в потрепанных кроссах на круглый зеркальный столик, невесть откуда появившийся вдруг. Я тоже молчала. Просто молча переваривала всю эту историю. Потом мы долго бродили по кладбищу, гуляли среди осенних могил. В некоторых оградках торчали березы с начинающими уже облетать, чуть тронутыми желтизной, листьями. Мы периодически разглядывали фото на памятниках, и вспоминали кладбищенские анекдоты, мрачновато-смешные. Мы все блуждали среди захоронений восьмидесятых, словно это был какой-то Бермудский треугольник, из которого не вырвешься, и опять оказались на могиле школьницы, но другой, постарше. Сюда мы зашли просто отдохнуть. Но Фитк тут же завелся на историю ее жизни.

– Нет, ты послушай, это же забавно, послушай, – сказал он. Здесь мы сидели на бархатном диване. – Тут тоже Лена, но другая, постарше. И тоже ученица. Вот она бежит с подружкой, ты смотри, какая шустрая. А что говорит-то, посмотри на нее, ну!