У обелиска

– Вдруг вы превратитесь в черта, господин барон? – дрогнувшим голосом попытался пошутить Рольф. – Не встречал ни одного человека, кто бы не боялся мертвецов. Не говоря уже о мальчиках.

Он перекинулся взглядом со сторожем, и тот, соглашаясь, кивнул.

– А вы рискните, – предложил Эккехард. – Но почему я должен бояться собственную мать, которая любила меня?

– Да, действительно…

Управляющий, силясь улыбнуться, опустил руку.

– Перекреститесь! – приказал Эккехард тоном, который не подразумевал возражений. – Не хочу, чтобы в округе пошли глупые разговоры.

Рольфа снова прошиб пот. Но он выполнил приказ вместе со сторожем, едва сдержавшись, чтобы в конце знамения не зажмуриться. Эккехард посмотрел на обоих и вышел из склепа. За ним спешно выбрался управляющий, желающий лишь одного – поскорее оказаться дома.

– А вы, господин барон? – произнес сторож, закрыв решетку на входе в склеп.

– Что? – мальчик обернулся.

– Вы – почему не осенили себя знамением?

– Я не верю в бога. Его не существует. Как не существует рая и ада.

– Господин барон! – Рольф всплеснул руками. – Что ваш учитель философии вбил вам в голову? Надо гнать этого проходимца в шею!

Ему показалось, что, говоря это, он нашел наконец рациональное объяснение происходящему, но тут сторож задал вопрос:

– Зачем же тогда было тревожить мертвую? Забирать из гроба эти вещи? Отрицая существование бога, вы отдаете дань суевериям?

– Заткнуть старику рот? – спросил один из сидевших на плече чертей.

Управляющий посмотрел на мальчика, и ему показалось, что сейчас произойдет нечто непоправимое и ужасное.

– Господин барон, а не Урсула ли вам это рассказала? Помню, она вечно рассказывает какие-то страшные сказки и байки.

Он заметил, как на лице Эккехарда мелькнуло легкое удивление. Выражение и взгляд мальчика смягчились.

– Да, Урсула мне сказала, что так нельзя. Нельзя у покойной оставлять вещи и изображения живого, – с готовностью согласился он.

– Глупая кухарка! – возмутился Рольф.

Сторож неодобрительно покачал головой.

– Спокойной ночи, господин барон, – пробурчал он под нос.

– И вам того же.

Сторож направился в свой домик. А управляющий и Эккехард к поместью.

– Твой слуга кое-что чувствует, – заметил Роттер. – До сих пор трясется.

– Это пройдет через несколько дней. Но последите за ним на всякий случай, – мысленно произнес Эккехард.

На следующий день он приказал принести газеты за последний месяц, полистал, останавливаясь лишь на самом важном.

– Следуешь совету почившего дядюшки-коммуниста? – поинтересовался Шварцер с усмешкой, обнажив зубы-иглы.

– Неплохой был совет, – Эккехард пристально изучал портрет одного политика, который, как ему казалось, походил больше на оперного певца. – Ты прав. Скоро будет война.

2. На берегу Вислы

Октябрь, 1944 год

Черный дым от городских пожарищ поглотила ночь. В горле унтер-фельдфебеля Ульриха Штайнберга першило от гари и мелкого пепла. Ему казалось, что мрак, содрогающийся от взрывов, обрел плоть, превратился в живое опасное существо, притаившееся среди руин. Что на него глядит та самая бездна, про которую писал Ницше. Но тот провал, та пропасть, которая была внутри самого Ульриха, заставила перебороть страх и обернуться к реке. Висла, несмотря на неспокойную ночь, походила на обсидиановое зеркало. Еще пару часов назад водная гладь была такая же, как безоблачное небо, – темно-синее, по-осеннему глубокое. Как взор Мартуши – зовущий, но в то же время непреклонный.

Вода камень точит. Медленно, столетия. Ничто более не способно его разрушить. Ульрих считал, что он – камень. И все же один взгляд польки разбил его точно так же, как артиллерийские орудия разбивали стены Варшавы. Раньше унтер-фельдфебель думал, что существует лишь долг, а потом что-то сломалось в душе, внезапно спала пелена – не только с глаз, с сердца. И вот он стоит на берегу Вислы, вздрагивая от взрывов, на которые давно уже не обращал внимания, и размышляет о том, что было бы, если б войны не случилось или она быстро закончилась. Мрак отступал. В воображении Ульриха рисовался бескрайний цветущий луг: травы стоят по пояс, их аромат пьянит, под босыми ногами ощущается приятная утренняя прохлада, навстречу ему в белом платье, сияя в солнечном свете, бежит счастливая Марта. Русая коса расплелась, и волосы, как знамя красоты и женственности, развевает ветер.