У обелиска

– Идите, Костя, идите. Юрий Саввич ждет. Я вам внизу на вахте адрес оставлю. Мы у сестры моей живем.

Оля толкала и толкала мать под локоть.

– Да что такое? – рассердилась, наконец, Зойка, когда за Рыбневым закрылась дверь. Оля сердито указала пальцем вслед ушедшему политруку.

– Да, я не стану спрашивать, где они остановились. Мне и так в эту мирную жизнь никак не влиться, а ты… Пусть война в прошлом останется, Константин, Лев Сергеевич, все… Мы теперь с тобой другой жизнью живем. Теперь я не раненых вожу и не с магами во всякую дрянь лезу – белье стираю. Между прочим, Клавдия Ершова очень хвалила.

Зойка поволокла упирающуюся Олю вниз по лестнице, толком не понимая, от кого бежит.

– И, да, – ответила она дочери, безошибочно читая вопрос в ее взгляде, – я не оставлю на вахте никакого адреса. И без того все за спиной говорят, что я такая… нечестная, раз на войне столько была. А уж если товарищ политрук явится, в форме-то да с ямкой своей на подбородке, да с глазами этими своими синими – не будет мне житья во дворе, никто сорочки простирнуть не принесет. Разве кто поверит, что…. Эх, что говорю, – оборвала себя Зойка. – Нельзя тебе такое слушать.

Оля почти бежала за матерью, но все же умудрилась нырнуть ей под руку и встать на пути. Указала пальцем в сторону двери уборной.

– Да, верно. Умоюсь. Щеки еще горят – здорово приложил товарищ майор, думала, сквозь землю провалиться бы. Подожди тут.

Зойка, боясь взглянуть на себя в зеркало, открыла холодную воду и несколько раз плеснула в лицо, поправила воротничок, пригладила волосы. Когда она вышла, Оля мирно сидела на кушетке перед каким-то запертым кабинетом. Зойкины шаги гулко отдались в пустом коридоре.

От мысли, что придется возвращаться домой, объясняться со старой нянькой, смотреть в глаза сестре, которая – словно подменили – после случившегося буквально сдувала с Зойки пылинки, а на Олю смотрела со странной смесью восхищения и затаенного недоверия… От этой мысли становилось не по себе.

Дочь снова постучала по руке, прося внимания. Раскрыла перед собой ладошки, словно читает книгу, указала глазами куда-то себе за спину.

«Может, в чем-то и права Нона. Если и не читает Оля мысли, то что-то определенно чувствует, как маг, лучше других. А может, ей просто среди больных в госпитале привычнее и привольнее, чем дома, – подумала Зойка, мысленно признавшись с грустью: – Да и мне тоже».

Стирка еще с утра была разнесена – от ощущения вины и предчувствия расправы в кабинете Румянова Зойка стирала всю ночь, не чувствуя усталости, лишь бы не возвращаться в комнату к странно задумчивой Ноне. Новой работы никто не дал, поэтому они с Олей пробыли в госпитале до вечера. Зойке нравилось там. Среди бинтов и белых стен словно стиралась грань между мирным и военным. Большинство пациентов были фронтовиками, подобно Зойке с трудом учившимися договариваться с памятью и жить как раньше. Они по привычке обращались «сестренка» и вперед имени спрашивали новеньких в палате, где служили. Когда за окном раздавался резкий окрик автомобильного клаксона – вздрагивала невольно не одна только Зойка.

В больших палатах голос гулко отражался от стен, звенел. Редко кто-то из врачей, собираясь отчитать посетителей за нарушение больничного распорядка, заглядывал к ним – и останавливался в дверях послушать. Пока Зойка читала, Оля бродила по палате, подходя то к одному, то к другому – легко касалась повязок, обезболивая, помогая организму справиться с эхом войны, все еще бродившим в искалеченном теле. Но едва под глазами дочери появились тени усталости, Зойка закрыла книгу и, пообещав, что продолжит на днях, повела Олю домой.

– Ну, где вы ходите? – сердито бросила Нона, пробегая мимо них в ванную с ведром. Комната блестела чистотой, на комоде постелена была белая строченая салфетка, вешалка закрыта ситцевым отрезом.

На мгновение у Зойки упало сердце: Костя Рыбнев обещал прийти. Но она тотчас вспомнила, что сама не оставила ему адреса. Едва ли станет политрук возвращаться к майору и спрашивать, где они теперь живут. Да и Юрий Саввич, не будь дурак, ему не скажет – чтоб не переманили перспективную лекарку в провинциальный экспериментальный госпиталь. Ведь если Оля захочет уехать, никакой Румянов ее не удержит: лечит-то она не от страха и не под давлением – по собственной воле. Не захочет – и никакого толку никому не будет.

– И что у нас за сваты нынче? – пошутила Зойка, но сестре, видимо, было не до шуток.

– Товарищ Крапкин ужинать к нам придет, – бросила она на бегу. Заметалась по комнате, то поправляя и без того идеально лежащую салфетку, то по-новому расставляя чашки.

Зойка хмыкнула и, сполоснув руки, принялась помогать сестре. Оля забилась в угол с тетрадками, чтобы не мешать взрослым. Не надо быть магом, чтобы понять – тетка места себе не находит от волнения.

– Да успокойся ты, Нонча, все будет хорошо. Если уж решил он просить тебя стать его женой – не передумает, – попыталась утешить сестру Зойка и снова прогадала. Нона взвилась: