У пирамиды

Можно было бы таким образом установить что-то вроде последовательности «образов мира» — cum grano salis, конечно. Античности в таком случае будет соответствовать «космос», Средневековью — «творение», Новому времени — «природа» и Современности — «действительность». Это последнее различение (Новое время с одной стороны и Современность, с другой) не является всеобщим «фактом сознания»; между тем без него, на мой взгляд, невозможно понять специфику последних двух столетий.[39]

Что «природа» доминирует в «образе мира» Нового времени, само по себе не новость;[40] важно, однако, что природа до Современности, в классическое Новое время, была чем-то иным по сравнению с тем, чем она в Современности сделалась. У этой до-современной природы есть, конечно, некие, скорее внешние, сходства с современной действительностью, поскольку она тоже является общим понятием, которое тоже, в конце концов, может означать что угодно и, если угодно, «все» — что и ведет к тому, что эти понятия нередко, и совершенно некритически, отождествляются,[41] — однако по сути она отлична и от современного понятия природы и от понятия действительности. Нам придется, следовательно, по необходимости вкратце, рассмотреть это до-современное понятие природы; вообще говоря, это отдельная, и огромная, тема.

Следующие (связанные друг с другом) моменты надлежит нам выделить. Во-первых: до-современная природа есть не только — в качестве natura naturata — «объект» (например, изучения, покорения и т. д.), но и, если не прежде всего, — в качестве natura naturans — сама «субъект». Природа это субъект, причем божественный, т. е. «богиня-природа», «мать-природа» и т. д. — «great, creating nature», как называет ее Шекспир, или, еще лучше, «great, dame Nature, With goodly port, and gracious Majesty», как сказано у Эдмунда Спенсера.[42] Она несет, таким образом, отчетливо мифологические черты. Как и всякое мифологическое существо, она, в терминологии Рудольфа Отто, «нуминозна», непостижима и необъятна; она восхищает и ужасает одновременно.

Мифологическое, следовательно — и, в связи с ним, метафизическое. В противоположность средневековому строгому различению между «царством природы» и «царством благодати», между lex naturalis и lex divina, основной принцип и тенденция натурфилософии Нового времени, начиная с Возрождения, могут быть сформулированы, по словам Эрнста Кассирера, в том смысле, «что истинное бытие природы следует искать не в сфере сотворенного (des Geschaffenen), но в сфере сотворения (des Schaffens). Природа больше чем просто творение (Kreatur); она причастна изначальному божественному бытию». И далее: «Дуализм творца и твари таким образом снимается. Природа более не противоположна в качестве только-движимого божественному двигателю; скорее она сама является внутренне-двигающим, исконно-формирующим принципом. Эта способность к само-формированию и саморазвертыванию накладывают на нее печать божественности».[43] Природа оказывается таким образом чем-то вроде метафизически последней инстанции, абсолютным пределом, «первоосновой» и «конечной целью» одновременно,[44] что кульминирует, если угодно, в знаменитой спинозовской формуле «Бог или природа», deus sive natura.

Каким образом — или путем — приближается человек к этой мифологически-метафизической инстанции, не имеет принципиального значения. Будучи объектом религиозного поклонения, природа вместе с тем и в то же самое время является объектом научного исследования.[45] Отношение к природе как к врагу, которого надо покорить или «преодолеть», нередко возводимое к началу Нового времени, по-настоящему преобладающим становится лишь в Современности. Еще в 18-ом веке, при всем его пресловутом «материализме», научный подход к природе в общем включал в себя еще вполне «религиозный» пафос и «благоговение» перед ее все еще «божественным» величием.[46] К этому добавляется еще кое-что. Будучи объектом религиозного поклонения и научного исследования, природа вместе с тем и в то же самое время является и объектом эстетического созерцания. Созерцание и наблюдение принципиально еще не отличаются друг от друга.[47] Еще у Гете они практически совпадают.[48] «Wer Wissenschaft und Kunst besitzt, hat auch Religion», «у кого есть наука и искусство, у того есть также и религия» — это знаменитое гетевское высказывание может служить также и формулой того единства, о котором я говорю. Вместе с тем оно отчетливо документирует до-современный характер его интеллектуальной позиции и отношения к миру.

Таким образом можно выделить три момента, определяющих сущность до-современной природы: мифологический, метафизический и — назовем это так — момент неразличимости (недифференцированности) религиозного, научного и эстетического отношения к этой природе.