У пирамиды

Аналогична этимология соответствующих русских понятий. Прилагательное «действительный», произведенное от глагола «действовать», в свою очередь образованного от «деять» и родственного «делать», существовало и до 18-го века, однако лишь в значении «действующий», «делающий», «действенный»; отсюда, кстати, «действительный залог» (т. е. «актив») в противоположность «страдательному залогу» («пассиву») — грамматические понятия, восходящие к соответствующим греческим и латинским терминам.[30] Лишь в 18-ом веке, и причем, по-видимому, под влиянием немецкого wirklich, оно получает современное значение «реальный».[31] «Действительность» же есть несомненная калька с немецкого Wirklichkeit, образованная все в том же 18-ом веке и употреблявшаяся поначалу в значении «активность, деятельность, действенность». В значении «реальность» это понятие впервые употреблено в 1767 году, опять-таки в переводе с немецкого (из Самуэля Пуфендорфа).[32]

Уже одно это должно было бы пробудить нас от догматической дремоты — говоря по-хайдеггериански, история языка есть история бытия. Однако наивность словоупотребления преодолевается с трудом, если вообще преодолевается. Поэтому дебаты об («истинном») «реализме» и («подлинной») «действительности» благополучно продолжаются, в общем, до сих пор. Два (принципиальных) обстоятельства, следовательно, упускаются при этом из виду. Во-первых, «идеальный» характер действительности, во-вторых ее «исторический» характер. С одной стороны, рассуждают так, как будто действительность существует «сама по себе», an sich, т. е. (доведем дело до тавтологического абсурда) как будто действительность действительно существует, с другой же так, как будто она всегда существовала. На самом деле, происходит здесь следующее. Берется — некритически — понятие действительности, сложившееся в 19-ом веке, превращается, опять-таки по образцу 19-го века, во всемирно-историческую константу и преспокойно распространяется на все другие эпохи. Аналогичная операция проделывается с понятием реализма.[33]

Некоторые авторы готовы признать, разумеется, что «представление о действительности» меняется с течением времени, что, скажем, у древних греков оно было каким-то другим, чем у нас теперешних и т. д. Однако признания такого рода, на мой взгляд, не проясняют дела, но еще более затемняют его. Они показывают, в первую очередь, что мы, теперешние, все еще, и совершенно наивно, оперируем (нерефлексированным) понятием действительности, пронизывающим все наши представления о мире. Следовало бы раз и навсегда усвоить себе, что древние греки, римляне, филистимляне и т. д. вообще никакой «действительности» не знали; действительность доминирует именно в нашем «образе мира».

Она способна на такое доминирование именно в силу своей расплывчатости. В самом деле, это наиболее общее и наиболее расплывчатое понятие для обозначения — чего угодно; понятие, под которое, в общем, все каким-то образом подпадает. На самом деле, как мы увидим, эта расплывчатость в большой степени кажущаяся; представление о мире как о действительности есть вполне определенное представление. Мы сталкиваемся здесь с тем основным противоречием, с которым нам предстоит вновь и вновь сталкиваться: действительность, с одной стороны включающая в себя «все», «совокупность всего», с другой заключает в себе противоположность чему-то (напр., действительное как противоположность «всего лишь» мыслимому или «только» возможному; действительность как противоположность мечтам, снам, фантазиям, бреду и т. д.); в качестве противоположности чему-то она сама оказывается, конечно, не «всем», но лишь «чем-то».