У пирамиды

Прежде чем заняться этим и другими определениями действительности, нам следует хотя бы наметить временные границы ее господства — причем в первую очередь границы, отделяющие ее от предшествующих доминант (о том, что следует за нею, и следует ли вообще что-нибудь, т. е. сохраняется или нет ее господство до сих пор, пойдет речь в конце статьи). Можно предположить, что это господство начинается, или подготавливается, еще до окончательного «торжества реализма», поскольку сам «реализм» есть, как уже сказано, скорее следствие и результат этого уже начавшегося господства. Середина 19-го века оказывается в таком случае моментом окончательного закрепления действительности как «образа мира» или, если угодно, ближайшей к нам границей. Граница чуть более отдаленная пролегает, видимо, где-то вокруг 1830 года (или чуть раньше, в двадцатые годы), когда и произошел, собственно, тот, как называют его некоторые историки,[34] большой «поворот к действительности» (причем не только, конечно, в литературе), который и сделал возможным «победу реализма» и о котором мы еще будем говорить. Иными словами, именно в двадцатые годы и начинается тот процесс, который примерно через два десятилетия заканчивается «победой реализма» (я отвлекаюсь сейчас от национальной специфики этого развития; впрочем, сходства между соответствующими процессами, например, во Франции, Германии и России явно перевешивают различия; мы очевидным образом имеем здесь дело с единым общеевропейским процессом). Однако в двадцатые годы не только начинается, но, в свою очередь, и заканчивается кое-что — романтизм, вообще говоря, так что начало процесса, ведущего к победе реализма предстает, по крайней мере хронологически, как результат завершения — или, если угодно, крушения — романтизма. Что речь идет о чем-то большем, чем хронология, можно предположить уже сейчас; мы скоро увидим, что романтизм во всем этом процессе играет ключевую роль. Однако и сам романтизм имел, как известно, предшественника — Просвещение, говоря опять же вообще; уже набросанная выше история значения слова «действительность» указывает со всей отчетливостью на то, что самые ранние истоки интересующего нас развития надо искать именно в этой эпохе.

Если так, тогда время — постепенно подготавливающегося, затем окончательного — господства действительности совпадает с той эпохой, которую в Германии некоторые (не все) авторы называют die Moderne (что можно было бы, пожалуй, перевести как Современность). Понятие это употребляется, конечно, и в совсем других значениях; некоторые отождествляют его с «модернизмом» (der Modernismus), в каковом случае оно соотносится, конечно, прежде всего с 20-ым веком — и прежде всего с искусством 20-го века — хотя истоки модернизма находят, разумеется, и в 19-ом. Все это вполне легитимно; мне сейчас важно, однако, подчеркнуть, что это не то значение, которым я буду пользоваться. Я опираюсь скорее на Юргена Хабермаса с его «проектом Современности» (das Projekt der Moderne), каковой проект как раз и возводится им к эпохе Просвещения;[35] при этом меня интересует не столько само «содержание» проекта (хотя и в этом смысле могут быть проведены некоторые параллели), сколько его временные границы. Предлагаемое мною хронологическое деление — собственно Современность (после романтизма), с одной стороны, и, с другой, долгое «переходное время», начинающееся с эпохой Просвещения — также соответствует результатам, к которым пришел целый ряд исследователей, с разных сторон подходивших к проблематике Современности.[36]

Есть, разумеется, множество способов, которыми Современность может быть описана; одна из ее возможных характеристик, для нас сейчас наиболее важная, заключается в том, что Современность — это та эпоха, которая нам «теперешним» непосредственно доступна, «открыта»; мы, пускай лишь «в общем», но все-таки понимаем ее и ориентируемся в ней, не прибегая к помощи историка; мы говорим с ней, если угодно — все еще, на (более или менее) «одном языке».[37] Причина тому — или, осторожнее, одна из причин тому — понятна: мы (все еще) существуем внутри того миропонимания, которое свойственно Современности вообще; мы (по-прежнему) понимаем мир как — действительность. Чтобы приблизиться к этому «образу мира» попытаемся прежде всего отделить его от предыдущего.

II. ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ И ПРИРОДА

В самом деле, действительность произошла не из ничего и возникла не на пустом месте. Она должна была сменить какой-то другой «образ мира»; не трудно догадаться какой — «природу». Каковая в свою очередь и в свое время заменила «творение».[38]